25 лет инновации?

15-16 мая в клубе "Билингва" прошли торжества, посвященные празднованию 25-летия премии Андрея Белого: круглый стол "Инновация в искусстве сегодня. Актуальность традиции неподцензурной культуры 1970-1980 гг." (первый день) и чтения лауреатов премии Андрея Белого (второй день). В таком совмещении двух форматов - научного обсуждения и литературных чтений - нет ничего необычного. Сейчас это даже модно. Но всякий раз участие в подобных "кентаврических" мероприятиях вызывает противоречивые чувства. Все дело, видимо, в фатальной несводимости дискурсов. Ведь о чем бы ни говорил литературовед, предмет речи автоматически изымается из текущей современности и начинает относиться к давно прошедшему времени, попутно канонизируясь и сакрализуясь. Получается этакий некролог отжившему смыслу. Актуальная литература, как сказал бы Бродский, "требует каких-то новых слов". Причем не важно, какая дисциплина эти слова произнесет - социология, философия, эстетика или литературоведение.

А круглый стол был именно междисциплинарным. Судьбу инноваций в современном искусстве были приглашены обсуждать поэты Дмитрий Александрович Пригов, Елена Фанайлова, Александр Скидан, социолог Борис Дубин, искусствовед Екатерина Деготь, философ Валерий Подорога, поэт и культуртрегер Дмитрий Кузьмин и др. Но то ли задача перед участниками круглого стола была сформулирована слишком общо, то ли свою роль сыграла некоторая редукция фигуры ведущего, но - "Остапа несло", и уносило все дальше и дальше, в сторону от литературы. Мелькали слова "инновация", "универсализм", "мультикультурализм", "модерн", "рынок"┘ Словом, все те концепты, которые так или иначе связаны в парадигме постмодернистской философии с заявленной темой. Тон был задан докладом Екатерины Деготь. Его пафос: разница между под- и неподцензурным искусством была заключена "не в эстетическом выборе, а в выборе типа карьеры", в формах бытования произведения. Падение Берлинской стены привело к включению поля неподцензурного искусства в рынок. И далее - о том, как именно в новом для актуального искусства пространстве происходит навязывание ему национальной идентичности. Политическая актуальность поставленных Екатериной Деготь проблем подействовала на участников круглого стола как-то автоматически┘ Создалось впечатление, что для приглашенных отечественная литература и проблемы ее развития (а ради чего же, собственно, все и затевалось?) - гораздо менее актуальны, чем вопросы насущной политики. Есть-де рынок (разумеется, символического капитала). Рынок требует инноваций. А литература, ежели хочет как-то выжить, пусть уж изволит этому рынку соответствовать. С неба на землю увлеченно спорящих об универсализме и национальной идентичности вернул Дм. Кузьмин. Он тактично напомнил собравшимся тему разговора. И поделился весьма интересной теорией относительно литературы как таковой. У литературы две функции: познавательная и идеологического воздействия. Вторую выполняла советская литература. А первую взяла на себя литература неподцензурная. Наследники советской, по мнению Кузьмина, - толстые журналы, а неподцензурной (настоящей, элитарной, лабораторной), видимо, "Вавилон" (несмотря на провозглашенный роспуск).

После этого выступления дискуссия вновь повернулась к литературе. В репликах Михаила Айзенберга и Бориса Дубина (наконец-то!) прозвучало недоумение по поводу самого понятия литературной инновации. К очень уж странным выводам все пришли. Но Валерий Подорога не дал никому опомниться. Почти под самый занавес он категорически заявил, что литературу - поскольку обновить ее, очевидно, невозможно - необходимо "финализировать". Вылечить нельзя зарезать, одним словом.

Вот вам и "новые слова"! Некролог, ей-богу, лучше, чем смертный приговор! Но второй день "торжеств" был гораздо более отраден. Слухи о смерти литературы оказались сильно преувеличены. Читали Ольга Седакова, Александр Миронов, Михаил Айзенберг, Аркадий Драгомощенко, Елена Фанайлова, Михаил Еремин и Алексей Парщиков. И было абсолютно все равно: под- или неподцензурная это литература. И дело тут не в инновации (длящаяся двадцать лет инновация становится чем-то другим). Эти тексты, звучащие "здесь и теперь", выпадали из времени и контекста своего рождения (в котором они и были неподцензурны и инновативны) и образовывали свой собственный контекст. Живой. Актуальный. Перерастающий рамки постмодернистского дискурса. И явно требующий каких-то новых слов.