Юлия Качалкина - Господин Турнье, вы - француз, выросший в семье профессоров-германистов. И ваш роман "Лесной царь", получивший Гонкуровскую премию, от первой до последней страницы - об ужасах фашизма. Самого легендарного Лесного царя, еще Гете воспетого, вы увидели в фашисте, человеке извращенного сознания. Фашизм стал культурным мифом?
- Фашизм навсегда останется историческим фактом - довольно плачевным и постыдным, но фактом. Легендой же, мифом стать не сможет никогда. Ибо легенда требует величия, а фашизм┘ в нем нет ничего, кроме ужаса... Да, "Лесной царь" мифологичен. Но это литература, не жизнь. Мои родители были германистами, преподавали в университете и привили мне любовь к германской культуре. Знаете, ведь фашисты пришли к власти как раз тогда, когда я учился философии в Тюбингене. Я сразу догадался: их пропаганда рассчитана на молодых - на тех мальчиков и девочек, которые толком еще ничего не знают о жизни. Я видел своими глазами все эти демонстрации, штандарты, слышал пламенные призывы перейти на сторону Третьего рейха. Поэтому не случайна в "Лесном царе" тема людоедства: идеология, государственная машина пожирает живых людей. И чем они моложе, тем легче ей это удается. И мой Тиффож, тот самый Лесной царь, фотографируя детей, тоже "пожирает" их.
- Кстати, о детях. Зачем ваш знаменитый взрослый роман "Пятница, или Тихоокеанский лимб" в 1967 году понадобилось переделывать на детский лад? Ведь есть уже "Робинзон Крузо" Дефо, да и помимо него - не одна робинзонада. Сюжет более чем известен.
- Да, вы правы. Робинзонад в литературе было очень и очень много: Кауфман, Жюль Верн, Поль Валери, Жан Жироду┘ но у меня на этот счет есть замечательная идея. Я ведь очень часто обращаюсь к десятки раз использованному сюжету - возьмите хотя бы моего "Каспара, Мельхиора и Бальтазара" - и, переосмыслив его в философском ключе, пишу свой роман с установкой на лучшее произведение в этой "серии". То есть о Робинзоне и Пятнице я хотел написать так, чтобы после меня уже никто не смог сделать этого. И, действительно, с 1967 года ни одной новой робинзонады я не видел. А по поводу моей новой книги┘ знаете, я с годами понял: если мои книги не могут читать люди моложе пятнадцати лет, это очень плохо.
- Случайно ли ваши тексты фотографичны? Сплошные крупные планы, монтаж... вы что, фотограф?
- Угадали! Это - моя первая профессия, и она кормила меня до тех пор, пока я не получил Гонкуровскую премию. До нее жить было практически не на что. А тут я купил дом, развел сад... полвека назад в 1954 году на французском радио (канал Europe # 1) мне довелось вести культурную программу. И я там устраивал интервью с разными знаменитостями. Многие из них имели отношение к фотографии. Меня вообще занимает вопрос изображения. Когда я придумывал фабулу "Метеоров" - романа-притчи о близнецах Жане и Поле, - даже познакомился со специалистом в этой области Рене Зазо (ограбил его в плане материала совершенно), и он рассказал мне о своем увлечении зеркалами. Дело в том, что Зазо наблюдал за своей собакой и трехлетней дочкой - и обе они обходили зеркала стороной. Потому что там, по ту сторону стекла, был кто-то непонятный. И он вел себя опасно и странно, не по-настоящему. А вот в странах мусульманского мира, как и в некоторых религиях - иудаизме, к примеру, - изображения вообще запрещены. Но у них значение Слова куда больше, чем у нас, европейцев. И это - проблема, особенно для тех же эмигрантов, которые приезжают во Францию из стран Дальнего и Ближнего Востока. Изображения повсюду! Свои же фотографии я ненавижу. И всякий раз прошу: если уж снимаете меня, делайте это быстро. И никогда-никогда потом не присылайте мне того, что получилось!
- Как в наше время писать добрые и светлые сказки?
- Своего "Пьеро, или Секреты ночи" я писал семь лет. Семь страниц - семь лет. В основе, конечно, была комедия дель-арте - о грустном Пьеро, удачливом Арлекине и ветреной Коломбине, не решающейся сделать выбор между одним и другим. Я долго думал и наконец сделал Пьеро пекарем, Арлекина - маляром, а Коломбину белошвейкой. И дети, что прочли сказку, сразу, на подсознательном уровне, догадались, что Пьеро - настоящий, потому что и хлеб его настоящий, дающий силы, а Арлекин - фальшивка. Его краски меркнут и облезают. Пусть они и ярче белого - муки, теста, пекарского фартука и колпака. Дети все поняли. И, знаете, они могут быть очень жестокими, наши дети. Они - там в сказке был момент, когда можно было Арлекина оставить замерзать на занесенной снегом улице, - они в один голос пожелали ему замерзнуть. Так что ошибка - считать детей глупее взрослых. Они совсем другие. И они еще не раз смогут нас сильно удивить.
- "Пятница, или Дикая жизнь" кончается анекдотом: Робинзон остается на острове, а Пятница сбегает в цивилизацию. В чем смысл метафоры?
- Да здесь нет никакого особенного смысла. Просто Пятница оказался не самым верным другом и предал Робинзона. И потом такой конец позволит мне, быть может, в будущем продолжить историю о таинственном острове и его одиноком жителе. Там, в конце, если вы заметили, появляется юнга, сбежавший с корабля, увезшего Пятницу. Так вот этот юнга, Ян Неляпаев - эстонец. И я недавно узнал, что мой роман - единственная из современных французских книг, переведенная на эстонский. "Почему?" - спросил я. "Так она же про нас, эстонцев!" - резонно ответили мне переводчики. Я развел руками и впервые понял до конца: Робинзон отныне получил мировое гражданство!
