Жизнь в живых свидетельствах

- Виктория Александровна, чем вы объясняете такой повышенный интерес к Цветаевой, поэту не самому легкому?

- Сама Цветаева никогда не рассчитывала быть популярной, я думаю, она этого и не хотела. Мне кажется, что нынче больше привлекает ее биография, хотя, наверное, каждый находит в ее стихах и прозе что-то близкое и доступное для себя. Во всех случаях этому интересу нужно радоваться, потому что поэт пишет для себя, но печатается все-таки для людей.

- Ваша книга читается как детектив, ощущение полной документальной достоверности ей придают свидетельства огромного количества людей, лично знавших Цветаеву, вплоть до ее возлюбленного Константина Родзевича, героя "Поэмы горы" и "Поэмы конца".

- Стихи Цветаевой я начала собирать в середине 50-х, переписывала от руки в Ленинской библиотеке в спецхране из старых журналов и постепенно поняла ценность живых свидетельств. Они бывают противоречивые, пристрастные, но в результате вырисовывается объективная истина. Вот что я и пыталась сделать. Повидать удалось многих людей. Первым был Алексей Крученых, который продал мне рукописный сборник Цветаевой 19-го года "Юношеские стихи", кое-какие фотографии. Еще в России удалось поговорить с Лидией Максимовной Бродской, встречавшейся с Сергеем Эфроном и Цветаевой на даче в Болшево, куда их поместили после возвращения из эмиграции. Ну и, конечно, Ариадна Сергеевна Эфрон. Она очень хорошо относилась к моему мужу как к "сосидельцу" - в разные годы они находились в заключении в соседних лагерях. Ариадна Сергеевна была человеком замечательного ума, чрезвычайно талантливая. Но очень трудно быть дочерью Цветаевой, видимо, поэтому она не могла себе позволить писать стихи и как поэт не раскрылась.

На Западе людей, знавших Цветаеву, было гораздо больше. Я познакомилась с Саломеей Андрониковой ("Соломинкой" Мандельштама), Людмилой Евгеньевной Чириковой, близкой приятельницей Цветаевой, со всем кланом Чириковых, с Лебедевой, подругой Ариадны Эфрон.

- Книга, вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей", существенно отличается от изданной в 1988 году в "Синтаксисе".

- За прошедшее после парижского издания время появилось много публикаций о Цветаевой, стали доступны новые материалы. И мои представления о мире тоже изменились. Я почувствовала необходимость переделать книгу в соответствии с этим. Добавлены, например, куски о семье Цветаевых, о юности матери Марины.

Добавлена глава, которая, может быть, кого-то шокирует: "Повесть о Сонечке" и два письма о гомоэротической любви". В первом варианте книги я тоже писала об отношениях юной Цветаевой с Софьей Парнок, о посвященном ей цикле стихов "Подруга".

Кстати, когда-то я встретилась в одном доме с Анастасией Ивановной и задала ей вопрос о цикле "Подруга". Она всплеснула руками и воскликнула: "Как, они и до этого докопались?" Новая глава посвящена не только отношениям с Софьей Парнок, но и с актрисой Соней Голлидэй, "Письму к Амазонке", обращенному к французской писательнице Натали Клиффорд-Барни, и личному письму молодому критику Юрию Иваску, о нетрадиционной сексуальной направленности которого Цветаева догадалась. В этих письмах Цветаева обсуждает психологические проблемы гомоэротики.

- А как вы пришли к теме евразийства?

- Для меня стало возможным разыскать на Западе материалы о евразийском движении. Сергей Эфрон был активным евразийцем, членом редколлегий прекрасного сборника "Версты" и газеты "Евразия". Потом, когда движение раскололось, оказался в его левом крыле, открыто поддерживавшем Советский Союз. Возможно, не совсем явно для него самого Сергей Эфрон был вовлечен в деятельность НКВД. Отступать ему было некуда: с марта 1937 года у него была заложница в СССР - Ариадна Эфрон вернулась в Москву.

Осенью 1939 года эмигрантские газеты много писали о происходящем в "Союзе друзей Советской Родины", одним из руководителей которого был Эфрон. Буквально каждый день появлялись новости: похищение генерала Миллера, разоблачение "Союза друзей", потом оказалось, что с этим связано и убийство Рейсса. В "Союзе друзей" был произведен обыск, через некоторое время Сергей Эфрон исчез.

- Как вы собирали материалы?

- Конечно, без живых материалов я не могла обойтись: Эфрон, его ближайшее окружение, в том числе люди, с которыми он позже оказался в Москве на одной даче и которые все потом погибли. Так появилась новая глава "Начало конца", где я пытаюсь понять, как случилось, что Цветаева и ее муж, которые были очень близки и очень любили друг друга, оказались по разные стороны "красных баррикад" (определение Маяковского). Эфрон был вынужден бежать в Советский Союз. Цветаева осталась одна с сыном и могла получать сведения о муже только через советское представительство, от которого она оказалась в зависимости, в том числе и материальной (там ей давали какое-то пособие).

В книге есть потрясающая иллюстрация: кадр из немого французского фильма "Мадонна спальных вагонов". Там Сергей Эфрон исполняет крошечную роль заключенного в большевистской тюрьме, за которым пришли, чтобы вести его на расстрел. Мистика: в 1927 году Эфрон сыграл свое будущее.

Переписана заново вся глава "Возвращение домой". Я пересмотрела свое отношение к сыну Цветаевой. Большей частью к нему относятся отрицательно. Анастасия Ивановна Цветаева даже обвиняла его в смерти матери. Сейчас опубликованы его письма к теткам и к сестре, и в них он раскрывается как необыкновенно глубокая, трагическая личность, а ведь он погиб в 19 лет. В книге приведены записи Цветаевой об аресте мужа, ее письма Берии, материалы, связанные с двухлетним заключением Сергея Яковлевича, отрывки из протоколов его допросов, документы о его казни. Эфрон себя не предал. Цветаева повторяла: "Его доверие могло быть обмануто, мое к нему остается неизменным". Понимая, что муж идет неправильной дорогой, она тем не менее верила в его порядочность до самого конца. Эфрон и некоторые его друзья работали на ГПУ из неверно понятой любви к родине. У них развилось чувство, что во время Гражданской войны они были неправы, что они виноваты перед русским народом и должны свою вину искупить. А НКВД хитро и тонко пронизал своими агентами все эмигрантские организации и тайно направлял их деятельность.

- Трагизм был, видимо, присущ самой личности Цветаевой, но ведь это необязательно означает трагичность судьбы. Если бы не роковое прельщение Эфрона и под его влиянием детей советской идеей, все могло сложиться не так ужасно...

- Трагизм восприятия мира - это одно, а трагичность судьбы - совершенно другое. Что касается обольщения, то весь мир был обольщен так называемыми успехами строительства социализма в России.

- Какой будет ваша следующая книга?

- Сейчас я начала работу над книжкой о жизни моего покойного мужа - человека замечательного.

- А Цветаева?

- Примерно такой же вопрос мне задавали лет десять назад. Отвечу, как и тогда: слухи о моей цветаеведческой смерти преувеличены. Мне выпало счастье прожить жизнь среди Цветаевой, ее стихов, прозы и окружавших ее людей. Могу ли я отказаться от этого счастья?