Юрий Кувалдин - Евгений Борисович, на нашу жизнь выпал перелом, в сущности, революция, из одной эпохи перешли в другую┘
- Там мы прожили огромную эпоху, вросли в нее. Я себя считаю целиком плодом этой эпохи. Я жил при советской власти, в ее условиях. Я работал в советской прессе, на советских киностудиях, в советских журналах. Меня не печатали упорно. Что бы там ни пытались доказывать, я никогда не писал никаких политических стихов. Я был близок ко многим людям диссидентского движения, но никогда диссидентом не был. Знал многих, начиная от Сахарова и кончая Якиром, Буковским, Амальриком... Да, мы пережили революцию. Но она оказалась многовалентной.
Я бы ни за что не хотел вернуться назад. Но я вижу, что какие-то невероятно сложные проблемы выставила новая жизнь. Произошел чудовищно несправедливый раздел имущества. Бандиты стали хозяевами жизни. В глубинке живут плохо, если не сказать, нище. Повсюду наблюдаем чудовищное засилье бюрократии, коррупции, совершенно антикультурную политику средств массовой информации, главным образом телевидения, со всеми этими глупыми американскими фильмами, со всеми этими шоу, представлениями. Все-таки культура должна как-то аранжироваться, как-то охраняться, насаждаться. Если культуру пустить на самотек, то она выродится в бескультурье. Ну, что ж, таков исторический путь России, и надо идти вперед, не назад, а вперед, я полагаю. "И в свой час упаду, ощерясь, / на московский чумной погост - / только призрак прорвется через / разведенный Дворцовый мост".
- О вашей дружбе с Бродским сказано, Евгений Борисович, очень много, но можно что-нибудь яркое добавить?
- Я был в хороших отношениях с родителями Бродского, тем более что вокруг него были друзья-бездельники, а я был инженер, и родители считали, что я такой положительный и показываю их сыну правильный пример. Вот я и решил увезти его в Москву. Потому что это было сугубо ленинградское дело, понимаете? И я его увез в Москву и поселил у Ардовых, вот в той самой квартире, где вы, Юрий Александрович, организовали несколько лет назад Ахматовский культурный центр, где вы проводили поэтические вечера, на одном из которых я побывал, тогда выступала прекрасная поэтесса Татьяна Бек. Тесноватая, вообще говоря, квартира, но нашли место... Там же ребята были, Миша, Боря... Короче говоря, одновременно задумали Бродского сдать в сумасшедший дом. Ну, чтобы он был недоступен. Был такой поэт, который словно исчез с лица земли, Михаил Ярмуш, он работал на "Скорой психиатрической помощи". И он отвез Бродского в больницу Кащенко, где его оприходовали как шизофреника. Он это очень тяжело переживал. Я помню, пришел его навещать, он говорит: "Женька, тут же одни сумасшедшие!" Я говорю: "Ты что, думал, что здесь космонавты, что ли, будут?"
- Могли бы вы высказать свое суждение о поэзии века XX-го?
- Я вырос на классической поэзии. В юности невероятно любил Некрасова, писал о нем даже сочинение в школе большое. Потом пошел по нормальному пути. Любил Маяковского, футуристов, Блока, Пастернака... Брюсов говорил, что стихи нужно писать каждый день. Но бывают исключения. Иногда можно и помолчать. Если не пишется каждый день - это еще не горе, не беда, а вот читать каждый день - безусловно, нужно. Потому что дело не в том, что вы уже знаете содержание того или иного стихотворения. Стихи - явление очень таинственное, чем больше вы будете их читать - с листа или наизусть, тем больше эти стихи будут вам отдавать. Стихи содержат массу по сей день еще таинственного, неокончательно понятого, и, кроме того, именно через стихи великих, талантливых и, может быть, просто способных поэтов вы поймете то главное, что и составляет жизнь поэта - язык поэзии┘ Мандельштам же попал в руки позже. Рано в руки мне попал Заболоцкий, случайно совершенно, я еще был студентом, - "Столбцы", "Торжество земледелия"... Величайшей школой русской поэзии XX века был символизм. Из него и вышло все остальное. А крупнейшим поэтом из символистов был Иннокентий Анненский. Уже в нем заключены и Ахматова, и Маяковский, и Хлебников, и многие другие. Ну а потом поэзия пошла по своим дорогам. Был уникальный исторический период, когда в России одновременно действовали несколько десятков великих поэтов. Давайте подумаем, где-нибудь около 15-го года были: Брюсов, Бальмонт, Белый, Вячеслав Иванов, только что умер Анненский, Блок, Северянин, Маяковский, Хлебников, Гумилев, Мандельштам, Клюев, уже начинал Есенин, Цветаева... Такого изобилия никогда больше наша поэзия не знала. Даже молодые поэты, которые тогда писали, готовились к большой жизни, например, Георгий Иванов, Ходасевич... Потом у нас была очень сильная советская поэзия. Советская утопия, коммунистическая, она была дополнительным мотором к поэтической энергии. И появился целый ряд выдающихся поэтов, которых я очень высоко ставлю: Багрицкого, Сельвинского, Луговского, Кирсанова, Сергея Маркова, Леонида Мартынова... А Давид Самойлов талантливый поэт, выдающийся артист, но он мне не кажется большим поэтом. Очень большой поэт Слуцкий, едва ли не крупнейшая фигура в поэзии 40-60-х годов.
- А сейчас?
- И сейчас наша поэзия богата. Есть такие люди, как Чухонцев. Он выдающийся поэт, на мой взгляд, поэт глубокой мысли, погруженный в очень своеобразную сильную содержательность, не содержание, а содержательность. Поэма Липкина "Техник-интендант" - одна из лучших поэм о войне. Лиснянская - сильный, выдающийся лирик. Очень талантливый поэт Татьяна Бек, которая освобождается, выжигает в себе раба предвзятых истин, кабинетных схем, бездушных теорий. В ее творчестве дается строгий пример возвращения от человека, скажем, советского, идеологического к человеку естественному: "Пригрезилось ли, было ли, / Но посреди развалин / Я поклялась на Библии, / Что выбор не случаен┘"
Я люблю поэтов более молодых, чем я, например, Сергея Гандлевского. Очень ценю поэзию Льва Лосева. Люблю строгую и изящную, как скрипичный концерт, поэзию Александа Кушнера. Люблю стихи поэтессы из Рязани Нины Красновой, она своеобразный поэт, со своим голосом, со своей тематикой, важно, что она не пошла на уловки постмодернизма, мне как раз нравится естественность ее письма. Посмотрите, как оригинально Краснова пишет: "Не подрезай, Рязань, моих ветвей, / Которые все вверх и вверх стремятся. / Дай мне собою стать, собой остаться, / Мне, дочери твоей". Нужно, конечно, сказать и о Булате Окуджаве. Я считаю его замечательной фигурой. Окуджава, в сущности, создал жанр и остался более сорока лет первым в этом жанре. Он тонкий поэт, замечательный музыкант, прекрасный артист. Я его ставлю выше всех остальных бардов. Проза Окуджавы мне нравится меньше, но все-таки такие вещи, как "Глоток свободы" и "Путешествие дилетантов", написаны с большим мастерством. Талантливые люди и Бахыт Кенжеев, Тимур Кибиров, Олеся Николаева. Так что наша поэзия не бедна. Конечно, надо вспомнить и Евгения Блажеевского, чью книжку "Лицом к погоне" вы несколько лет назад издали. Он мало написал. Но он, безусловно, талантливый поэт. Он стилизовал поэзию 60-х годов, но он так рано ушел, так что о чем тут говорить. Ну, тут такие трагедии произошли. Появился поэт Борис Рыжий. Повесился. Был у меня такой ученик в Литинституте, очень одаренный человек, Леонид Шевченко. Его убили. В Волгограде.
...Вот если подумать: что же объединяет все, что называется русской культурой, что создано людьми разной крови, разного социального положения, разной судьбы, разного времени? Можно прийти к одному безусловному выводу - это язык. Причем язык не в таком физическом, простодушном варианте. От вас прямо проложены какие-то нити и связи с любым человеком, который изъяснялся по-русски. Будь это князь Игорь, или патриарх Никон, или, предположим, Державин, который был губернатором, или Вяземский, который был министром. Или Пушкин, который был камер-юнкером. Подумайте об этом. О том, что, скажем, Державин, который написал оду "Бог", обращался и прямо к вам.
