Преодоление смерти - писательский спорт

- Александр, говорят, вы любите парадоксы?

- Каждая книга требует от читателя стать ее автором и побывать там, где писатель был. Это тем сложнее, что писатель ведь и сам не знает, о чем он пишет. Собственно, он для того и пишет, чтобы это выяснить. Литература - вид жизненного опыта. Проживая страницу, становишься ею, она тебя меняет, а ты ее познаешь. Лучше всего, когда она удивляет и автора. Однако дыры в тексте позволительны только в тех местах, которые не являются секретом для автора. Как раз то, что знаешь наверняка, не стоит и писать. Хемингуэй был прав. И тем более прав Мандельштам, который говорил: "Я пишу опущенными звеньями". Расширяя ячейку, мы увеличиваем общий размер сети, надеясь вытащить из реальности улов побогаче. Предложение, которое сводит воедино несколько не близко лежащих предметов, явлений и суждений, похоже на пригоршню с растопыренными пальцами. Ею удобнее загребать, не заботясь о мелком песке обыденности, который вытекает из рук. Такая манера кажется парадоксальной только ленивому критику, считающему логически невозможным всего лишь неожиданное.

- А как вы вообще относитесь к критике?

- Нет такой критики, к которой бы я не прислушивался. Важно все, что тебе могут сказать другие, именно потому, что они другие. Писатель неизбежно страдает авторской глухотой. Эхо того, что он хотел сказать, мешает ему услышать то, что сказалось. Обидно только, когда не понимают заданных книгой правил игры. Например, одни критики упрекали моего "Довлатова и окрестности" за "Довлатова", а другие за "окрестности", игнорируя цель опуса - скрестить "филологию" с "романом" так, чтобы одно прорастало сквозь другое. Именно поэтому я так часто говорю о жанре. Мне кажется, что он дает концептуальную раму, которая организует содержание и обуславливает читательские ожидания. Впрочем, я понимаю, что жанр - мое дело, которое может быть мало интересно другим. В любом случае интереснее всего мне читать о себе то, о чем я не подозревал.

- Скажите, а когда вы почувствовали себя писателем?

- В Америке. Здесь и это слово произносится без того придыхания, которое долго мешало мне называть себя. Писатель - это прежде всего тот, кто умеет вязать слова. Даже не выбирать их, а соединять в том порядке, который кажется естественным, но не является им.

Новое рождается в грамматических потугах. Пользуясь готовыми структурами, скажем - идиомами, автор, как кукушка, подкладывает свое в чужое гнездо. Это чисто техническое определение помогает отвлечься от всего того, что связано не с ремеслом, а с душой.

- Каждый писатель - это читатель...

- Чтение - сродни жизни в том, что не имеет служебного смысла (иначе это - работа). Больше всего я люблю читать то, что не похоже на мои опусы. Всегда с завистью относился к богатому воображению - Борхес, Лем, Павич, Пелевин. Придумать новое безумно трудно. Обычно фантазию заменяют фабульной суетой, поэтому в последние годы мне все реже удается найти нечто по-настоящему оригинальное. Теперь я чаще перечитываю, чем читаю... Лелею надежду написать в старости том "Мои книги", в который войдет история отношений автора с его библиотекой.

- Вы долго работали в жанре эссе. Эссе - это прежде всего стиль...

- В молодости, в эпоху соавторства с Петром Вайлем, мы создали весьма заразительный стиль. Его главной особенностью было необычное соединение вполне серьезных и даже научных рассуждений с юмором. Используя эту граничащую с хулиганством свободу, мы сочинили несколько книг, вошедших в оборот. Том "60-е. Мир советского человека" стал почти стандартным источником для историков, "Родная речь" вошла в состав школьного и вузовского образования, "Русская кухня в изгнании" - популярное кулинарное пособие. Наверное, стилевая инерция этих сочинений оказала влияние на новое поколение журнальных авторов. Во всяком случае, встречаясь со "стебом" (как называют модную в России развязную манеру), я часто думаю, что пришла пора расплачиваться за грехи юности. То, что я пишу после 40, по-моему, труднее копировать. Надеюсь, что это так. Ведь эпигоны не учатся, а воруют и утрируют.

- Один ваш персонаж спрашивает другого: "Зачем тебе Бог, если есть пиво?"┘

- Мой персонаж предпочел пиво Богу, потому что устал Его искать и разочаровался в своих возможностях Его найти. Это - еще не худшее завершение пути, начатого каждым в детстве. Искать Бога и творить Его - одно и то же. Мы мучаемся, пытаясь создать Его не по своему образу и подобию. Бог ведь должен быть по ту сторону познания, но все-таки он должен быть. Упершись в этот парадокс, в этот вечный коан, мы тараним лбом стенку, наращивая мышцы души.

- Вы любите смешное?

- Я верю в смешное. Его нельзя подделать. В юморе есть автохтонная истина, которая нуждается не в творце, а в открытии. Дороже всего мне тот смех, что искусно маскирует себя в заурядном. Иголка в вате. Вернее, вата, в которой была игла. Гомеопатическая доза юмора меняет молекулярное строение текста, придавая ему мастеровитое благородство. Может, поэтому я злоупотребляю оценкой "смешно", называя так всякую остротУ, но не любую острОту. Мне, например, кажутся "смешными" слова Христа: "Пусть тот, кто без греха, первым бросит камень"┘

- В автобиографическом "Трикотаже" самыми симпатичными кажутся бабушки. Почему?

- Безответственные бабушки в отличие от родителей учат внуков, сами того не зная. Лишенные педагогических претензий, они воспитывают не уроком, а примером. В моем случае это был пример выживания. Ведь чему учат дедушки, я не знаю - одного убил Сталин, другого Гитлер.

- Как вы переживаете конфликт поколений?

- Я не любил свою школу и ничего не простил ей. Правда, когда сам стал учителем, я понял, что у нее не было другого выхода. Педагогический талант - величайшая редкость. К тому же он сводит с ума. Нельзя безнаказанно провести всю жизнь с неполноценными и бесправными - с детьми. Конфликт поколений стал для меня острой проблемой. Я хорошо помню, как воевал со старшими, но не могу примириться с тем, что сам им стал. Мне не смешны шутки младших, я скучаю над их бескрылыми сочинениями. Все это заставляет меня восхищаться Тургеневым, сумевшим с симпатией показать нам молодого Базарова. "Дети" у него не хуже "отцов". Меня на это не хватает.

- Кажется, в вашей жизни особую роль играет дружба┘

- В моей жизни был период такой запойной дружбы, что я, видимо, уже исчерпал ее запас. Но и сегодня для меня лучший способ дружить - это совместная работа. В нашем деле к этому относится и беседа. Удачный разговор раздувает пламя собственной мысли. Хороший собеседник - всегда муза. Но есть еще просто теплота совместного бытия, радость разделенного опыта. С годами дружба истончается, становясь менее необходимой и более ценной.