Ленинградец как сенбернар

Когда автор позвонил в Дом-музей Марины Цветаевой узнать, во сколько вечер Евгения Рейна, ему сказали, что начало в семь, но надо быть до семи, и оказались правы. На вечер народу пришло много, и это, по меткому определению одной его участницы, "несмотря на омерзительно-прекрасную погоду". За четверть часа до проведения мероприятия в зале на первом этаже, где с трех сторон на стенах висели излишне броские произведения живописи, уже сидели. Правда, половина мест была свободна. Каждый норовил сесть поближе - с дальних рядов еще можно было что-то услышать, но не увидеть выступающего за головами и спинами собравшихся. Кроме того, наши недисциплинированные интеллигенты опаздывали, как всегда, минут на 15-20, на полчаса, а то и больше. Когда все началось, то и дело раздавались звонки в дверь, и кто-то входил на цыпочках.

В этот вечер Рейн был в ударе. Он читал стихи, связанные со сталинской эпохой, с жизнью в старом Ленинграде и Венеции, одни из которых успели полюбиться, другие публиковались в последних номерах "Знамени", "Ариона" и "Нового мира". Силе и полетности голоса поэта можно было лишь позавидовать, так что установленный перед ним микрофон вызывал немалое удивление. В перерыве были вопросы и ответы. "Евгений Борисович! Принято считать, что Москва, Ленинград и Петербург - разные земли. Есть ли для вас в этом разница и ощущаете ли вы ее?" - "Ленинград - это город поэзии, опиравшейся на Тютчева, Пушкина. Москва - это город Пастернака, Цветаевой. Я остаюсь ленинградцем, хотя быть ленинградцем - это все равно что быть сенбернаром. Но я ощущаю себя и москвичом". - "Как вы относитесь к установлению памятника Иосифу Бродскому в Питере?" - "Идея ошеломляющая, но меня смущает, что там до сих пор нет памятников Блоку, Ахматовой... Пусть будет памятник Бродскому, но пусть будут и другие памятники". - "Факт эмиграции в судьбе поэта плодотворный или нет?" - "Вопрос непростой. Какие-то поэты реализуют себя в эмиграции, какие-то наоборот. Примеры есть и те и другие. Я сам часто бывал за границей и мог бы, наверное, там остаться. Но как подумаешь, что будешь преподавать в университетах Милана, Андреанополя - так это же ужас!!! Счастливая судьба за границей - это должно быть записано в гороскопе, иначе это насилие". Рейн прочел в этой связи стихотворение о нашей эмиграции. Ну, а затем были прочитаны стихи о том, как морская свинка на ярмарке предугадала его судьбу.

Впрочем, не только Рейн выступал на своем творческом вечере. Александр Городницкий говорил, что поэт - это образ жизни, которому Евгений Борисович соответствует целиком и полностью. Софья Богатырева вспоминала, как познакомилась с Рейном в редакции журнала "Пионер". Игорю Шайтанову выступать не хотелось, а хотелось просто стихи послушать. Его, можно сказать, вытянули с заднего ряда. Он сказал, что события, в которые хочется бросить камень, когда попадают в его поэзию, высвечиваются иной гранью, и на них смотришь по-другому. В этом сила творчества поэта.

Здесь было море цветов, что дарили Евгению Рейну, но из всего разнообразия букетов выделялась одна темно-красная роза, которую ему преподнесла Татьяна Бек, отчего поэт выпалил экспромт: