В конце написано "Конец"

-ОДИН из членов жюри премии Белкина сказал мне, что выбор оказался "по крайней мере нестандартным". И на сайте "Вагриуса" вас рекомендуют как автора "безусловно нестандартного". А самооценка какова?

- Я уже оценил себя как-то - на обложке сборника прозы "Моя вина" воспроизведены мои слова: "Это сентиментальные повести и рассказы, написанные для людей, не утративших сердца в наше бессердечное время". Это, конечно, излишне красиво сказано, но, наверное, это так. Как шутили мои друзья, когда мы были еще юными: как всякий тиран, Бабаян был слезлив. Это они выдрали из Шукшина, которого я очень люблю - он прекрасный писатель.

- Как вы относитесь к герою своей повести - находящемуся, на мой взгляд, в "пограничном состоянии сознания" математику Андрею Ивановичу, "сокращенному" в научном институте, непонятому ни друзьями, ни близкими, подобравшему птенца вороны и выхаживающему его, так сказать, "из последних сил"?

- Кто-то из критиков приписал ему даже "чувствительность, переходящую в бесчеловечность". А я хорошо отношусь к своему герою, по-моему, он добрый и мягкий. Он действительно в пограничном состоянии. Но и я пишу о том, что меня волнует. Не могу писать в абсолютно спокойном, ремесленническом настроении духа. А это тяжело, потому что отнимает много сил - когда уж очень переживаешь за своих героев.

- Вы тоже настолько переживаете проблемы Чечни, преступности, нищенства, как и герой, одна из навязчивых идей которого - перспектива бомжевания на трех вокзалах?

- Ну, в моем случае, надеюсь, до этого не дойдет!.. К тому же сейчас я уже перегорел, просто физиологически устал. Я, кстати, совсем стараюсь не читать газет: происходящее в мире и в стране производит на меня удручающее впечатление. Телевизор тоже практически не смотрю - только хорошие фильмы или вот сейчас сериал ВВС интересный идет, про динозавров.

Но Чечня - просто сердечная боль. Я и сам в какой-то момент дошел до того, что если слышал мнение о Чечне, не совпадающее с моими представлениями (хотя это бывало редко, потому, наверное, что я общаюсь в основном с людьми, которые мне близки), то просто выходил из себя.

- Я объясню читателям, что это позиция резко антивоенная. А у героя повести она и вовсе экстремально-пацифистская.

- У него - да, мнение экстремальное, потому что я все-таки писал художественное произведение. Первые 15 страниц читаются, наверное, с трудом - я был вынужден объяснить, какие у него взгляды, и заострить их. Если бы я стал высказывать еще и свои взгляды об урегулировании проблемы Чечни - то получилась бы не повесть, а публицистика. А вообще в части мировоззрения мы с героем очень близки.

- Может, есть и автобиографичность какая-то?

- Нет. Автобиографичности никакой: я не был математиком, который живет на 600 рублей, жена меня, слава богу, не бросала вместе с дочкой. А ворона вот у меня есть! Птенца, кстати, который не мог даже ходить, жена заметила на детской площадке. Вместе мы его подобрали и выхаживали в надежде, что он улетит. Но он не захотел... Но это вы, наверное, поняли: так много и подробно написать, если этого сам не испытал, просто невозможно.

- Кстати, у меня при чтении возникли какие-то ассоциации с "Голубкой" Патрика Зюскинда - когда в жизнь человека тоже вторгается птица и весь привычный мир рушится. Там, правда, этот символ, скорее, с обратным знаком. Это была сознательная параллель?

- Меня уже об этом Сергей Юрский спрашивал: не читал ли я "Голубку"? Потом еще кто-то говорил. А я не читал. Теперь придется - интересно все-таки. Что касается символики, то я к символизму никакого отношения не имею. То, что я хочу сказать, говорю прямо.

- Многие рассуждения вашего Андрея Ивановича отдают каким-то, как сказали бы прежде, подростковым максимализмом.

- Может быть. Не вижу в этом ничего дурного. Говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Я считаю, что под знаком благих намерений подлецы мостят дорогу в ад. Это так. И под знаком христианства, и под знаком коммунизма столько людей накрошили! Это, конечно, банально, но не система плоха, а люди плохи - уж очень много волков, много корысти, эгоизма, жестокости.

- А вы читали повести ваших, скажем так, конкурентов?

- К сожалению, нет. А хотелось бы. Но я и узнал-то, что вышел в финал, только когда об этом объявили. До этого я даже не знал, что меня кто-то выдвинул.

- Стало быть, для вас это была неожиданность? У вас вообще широкий круг литературного общения?

- Очень узкий. Поэтому премия, да, была неожиданной. Например, я не читал Андрея Дмитриева, но прекрасно знаю эту фамилию - хотя, повторяюсь, редко читаю газеты. Как правило, литературные премии все-таки давали и дают людям более известным, нежели я.

- По вам, кстати, чуть ли не с брезгливостью "прошлись" некоторые газетчики - мол, такая литература нам не нужна. Думаете, это из-за антибуржуазности вашей повести?

- Вещь-то, ясно, антибуржуазная. Но если сказать, что я сам антибуржуазен, то тогда надо и ответить: а за что тогда ты? Я считаю, что жизнь человеческая, жизнь народа от системы вообще не очень зависит. Она зависит от нравственности людей, от количества добра. Ну, сломали мы диктатуру - ну и что, прибавилось добра? Зло просто выплеснулось в другую сторону. Активная агрессия, конечно, существует сейчас, да и всегда, наверху. А внизу - равнодушие. Но это равнодушие и есть зло. Люди-то ведь остались те же.

- Само название "Без возврата" как бы отметает для вас возможность "хорошего" исхода. Но ваш герой просто уходит, что называется, в себя. Финал какой-то недраматический получается.

- Никаких глубоких мыслей при этом названии у меня не возникало. Название касается только судьбы героя. Мне стало его жалко. Я издевался над ним 120 страниц. Помещать его в сумасшедший дом, спаивать, делать бомжа? Поэтому естественно пришел и конец: он все бросил. Мог много сделать в своей математике, но пришел к почти бессловесному, усталому существованию. И это не самый худший вариант. Там, кстати, частью текста является и то, что в конце написано "конец" (еще верстальщица, помню, спрашивала - а надо ли это?).

- Вы вообще какой-то светлый путь видите? Для себя, для людей?

- В 1994 году я написал довольно занудливый рассказ "Электрон неисчерпаем". Там физик-теоретик на пальцах по теории вероятности выясняет, что Земной шар скоро погибнет. От войны - и не обязательно ядерной. Смысл в том, что пока мы видим самым страшным, скажем, термоядерное оружие. Но завтра ведь расщепим чего-нибудь еще. Потому что электрон неисчерпаем. Гонка вооружений продолжается, ружья развешены, а если они развешены, то обязательно выстрелят - по той же теории вероятности. Кстати, когда я писал этот рассказ, у Индии и Пакистана еще не было ядерного оружия. А когда появилось, я испытал даже некоторое злорадство. Скоро ядерные заряды будут у любой мало-мальски уважающей себя страны. Технический прогресс идет такими темпами, что просто страшно. А ведь в начале века - прошлого уже - в Европе было движение за то, чтобы запретить пулеметы. На полном серьезе. Представляете?

- Ваш герой, кстати, примеривает на себя умонастроения части русской интеллигенции начала века - в смысле, чем хуже, тем лучше. Но уместны ли они сегодня?

- Дело в том, что интеллигенция начала века не так виновата в этих мыслях. Она не знала, что такое хаос, который может наступить. Мы опытнее, мы уже об этом знаем. К сожалению, лучше любой порядок, чем никакого, иначе начнется война всех против всех. Но в начале века думали по-другому. У Блока есть такие стихи: "И мы поднимем вас на вилы, и в петлях раскачнем тела, чтоб лопнули на шеях жилы, чтоб кровь проклятая текла". Сегодня нормальный человек не может так чувствовать. И у меня нет такого ощущения. Но мой герой, может быть, более живой, чем я, менее занудный и более рефлексивный. Оттого он и вспоминает двустишие Печерина: "Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья!" Но, к счастью, у нас сейчас такого массового умонастроения нет.

- Что вы сейчас пишете?

- Недели три назад начал писать повесть - а эта премия меня как-то выбила немножко из колеи. При том, что в последние полтора года я вообще мало писал. Кроме того, я пытаюсь понемногу переработать свой роман о Гражданской войне. Не нравится он мне чисто композиционно. При том, что и так тяжеловат и перенасыщен всяческими реалиями. Читателю, мне кажется, не очень нравится, когда идут на 400 страниц воспоминания героя, а не прямое развитие сюжета.

- А вы сами что читаете?

- Меня интересует литература реалистическая. Модернизма я не люблю. Не считаю, что он плох, просто не люблю. Я в книге живу. В кинофильме живу. Мне интересно, что сказал Вася Маше, история их любви и разлуки. То есть все, что не выходит за рамки реальной жизни. Это, наверное, свойство характера или темперамента. Хотя я люблю Набокова. "Защиту Лужина" и "Приглашение на казнь". Я воспринимаю историю Цинцинната сугубо реалистически, через призму острой жалости - когда, например, над ним издевается сокамерник, и Набоков пишет об этом с каким-то даже садистическим удовольствием. А Лужин - он примерно из того же круга товарищей, что и мой герой.

Ну а все эти украшательства, висюльки к словам изрядно мне надоели - я сам этим грешил. По-моему, пора возвращаться к "неслыханной простоте".