Павел Скрыльников
Фото Gettyimages
Патриаршее подворье московского Алексеевского монастыря добивается возврата Русской православной церкви здания Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ВНИИРО). Здание института в 1930-е годы было построено на месте снесенного храма Воздвижения Честного Креста Господня. Об этом сообщают со ссылкой на заявление главы юридической службы Московской патриархии игуменьи Ксении (Чернеги). Слух о намерении снести здание института и построить на его месте храм опровергнут самой игуменией Ксенией. По последним сведениям, Росимущество, Росрыболовство и ВНИИРО подали жалобы на решение суда о передаче здания института патриаршему подворью.
В последнее время борьба Русской православной церкви за возвращение отторгнутого большевиками имущества все больше напоминает стратегическую операцию. Первым из «ударов» РПЦ стало требование передать ей Исаакиевский собор в Петербурге. В январе и феврале противники передачи Исаакия окружали собор живым кольцом; Церковь отвечала демонстрацией единства верующих и православного духовенства на молитвенных шествиях. Это совсем не похоже на обещание патриарха Кирилла превратить историю с собором в акт национального примирения и восстановления справедливости. Еще в разгаре были прения по поводу Исаакия, когда появилась инициатива благочинного Севастопольского округа протоиерея Сергия Халюты, потребовавшего передать Крымской епархии здания музея-заповедника «Херсонес Таврический». Она стала продолжением скандала с его назначением на пост директора музея в 2015 году и чуть было не оказалась причиной международного скандала (подробнее в «НГ» от 24.01.17). РПЦ также рассматривает возможность передачи ей зданий Спасо-Андроникова монастыря в Москве, в которых сейчас располагается Музей Андрея Рублева.
Во всех этих случаях начало широкого освещения конфликта в СМИ и блогосфере побуждало клириков приводить причины своих притязаний, лежащие в стороне от чисто юридических доводов: «сбросить иссохшую секулярно-музейную шелуху» с Исаакия призывал заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношениям с обществом и СМИ Александр Щипков, а необходимость передачи Церкви здания НИИ Чернега объясняла якобы случившимся разорением захоронений игумений монастыря, на месте которого в 1930-е годы возник институт. И все же даже внутри Церкви звучит вопрос, который протодиакон Андрей Кураев сформулировал в эфире радиостанции «Эхо Москвы»: почему священноначалие необходимо принуждать к диалогу с обществом?
Ситуация с протестами против возвращения Церкви храмов была бы практически немыслима четверть века назад – а значит, в отношении Церкви с обществом что-то серьезно изменилось. Вернее, РПЦ перестала ощущать саму необходимость существования таких двусторонних отношений, считая, видимо, Федеральный закон № 327 «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности» исчерпывающим ответом на любую критику. Однако и слова анонимного источника во властных структурах о совместном использовании Исаакия музеем и священнослужителями, и позиция Министерства культуры по поводу «Херсонеса Таврического» показывают: государство так же, как и общественность, не готово удовлетвориться только буквой закона и с неодобрением относится к тому, что Церковь втягивает его в решение собственных имущественных вопросов. То же можно сказать о жалобе ведомств и госучреждений по поводу здания ВНИИРО.
Обращаясь к аналогиям из области военной истории, мы можем вспомнить о том, как начиналась Первая мировая война – значительнейшее из событий, толкнувших Россию к трагедии двух революций. Американский историк Барбара Такман посвятила книгу «Августовские пушки» поэтапному раскрытию картины того, как цепочки непродуманных решений, опрометчивых заявлений, честолюбивых планов и попросту глупостей, совершенных правителями европейских держав, привели к разрушительной Великой войне. Фатальным просчетом стратегов и дипломатов Такман считала то, что нейтральной, довольно слабой в военном отношении и миролюбивой Бельгии германские стратеги и дипломаты вовсе отказывали в какой-либо самостоятельности, считая подчеркнутый нейтралитет синонимом пассивности и отсутствия собственной позиции. «Один германский дипломат предположил в 1911 году, – писала она, – что бельгийское сопротивление может принять форму «выстраивания бельгийской армии вдоль дорог, по которым пойдут германские войска». Однако ничтожные рядом с кайзеровской военной машиной семь дивизий бельгийской армии оказали ожесточенное сопротивление с первых дней войны: Бельгия отчаянно сражалась за право оставаться вне большой политики и сфер влияния великих держав.
Музейные работники, а теперь и ученые, чье существование во многом обеспечивается государством, никогда не были противниками православия или особой оппозиционной группой, и в политических вопросах держались «бельгийского» нейтралитета. Их мнением в сражении за наследие дореволюционной Церкви священноначалие РПЦ сочло возможным пренебречь – и теперь почему-то удивлено отсутствием вытянувшегося в струнку у дорог почетного караула.
Дарья Гармоненко