Церковная свобода 100 лет спустя

Пока заседал Собор, Россия из демократической республики превратилась в государство диктатуры пролетариата. Фото 1917 года

100 лет назад в России грянули две революции. Но в 1917 году умы православных христиан Российской империи не меньше государственных потрясений занимал первый с XVII века Поместный собор, окончивший синодальный период ее истории и восстановивший патриарший престол. Начавший работу в дни поражения выступивших против Временного правительства войск генерала Лавра Корнилова, Собор констатировал, что «при изменившемся государственном строе Русская православная церковь не может уже оставаться при тех порядках, которые отжили свое время». Он закончился в сентябре 1918 года – совершив заупокойную литию «об упокоении бывшего императора», уже после падения Российской республики и установления власти большевиков.

В связи со 100-летием Собора патриарх Московский и всея Руси Кирилл выступил со специальным посланием 24 августа с.г., в котором заявил, что его наследие требует осмысления – как и причины того, почему некоторые из постановлений соборян «оказались нежизнеспособны и не были усвоены церковным сознанием». Своим мнением о том, как решения Поместного собора 1917–1918 годов отразились на Церкви за прошедшее 100-летие и могут ли они быть претворены в жизнь сегодня, с «НГР» поделились священнослужители РПЦ и иных православных юрисдикций, историки и журналисты.

Протоиерей Владимир Вигилянский, председатель Информационной комиссии при Епархиальном совете Москвы (РПЦ)

Каждое время готовит нам разные вызовы. Из того, что было принято тем Собором, что-то сохранилось, что-то ушло по времени. Важен сам факт этого Собора и темы, которые там возникали. Собор собрал очень многих людей самых разных направлений: с одной стороны, там были будущие раскольники и обновленцы, с другой – было как минимум полсотни канонизированных ныне святых, около сотни человек, пострадавших от репрессий советской власти. Уроки Собора важны и для настоящего, и будущего Церкви. Поскольку Собор длился несколько месяцев и в это же время происходила череда всяческих событий, участники событий не успевали реагировать на то, что происходило во время революций. Он начался во время правления Керенского, закончился уже при советской власти. Там много смыслов, фактов, перипетий, трагедий. Уже в дни Собора были расстреляны иерархи Русской церкви, уже разрушались храмы и вовсю была задействована репрессивная машина. Собор и реакция на эти события дают огромное количество уроков, которые мы должны познать и осмыслить.

Протоиерей Георгий Митрофанов, профессор Санкт-Петербургской духовной академии

В наибольшей степени решения Поместного собора 1917–1918 годов проявили себя в церковной жизни русского зарубежья в организации жизни как Русской православной церкви заграницей, так и второго важнейшего ответвления русского церковного зарубежья – Западно-европейского экзархата Вселенской патриархии. Принципы их приходской жизни, епархиального управления во многом соответствуют принятым на Соборе, и мы можем констатировать, что эти решения на протяжении десятилетий помогали сохранять полноценную церковную жизнь в условиях русского зарубежья. Более того, характерным является то обстоятельство, что работавший в условиях демократического государства Поместный собор во многих своих решениях ориентировался на то, что в ближайшем будущем Церковь будет иметь дело с правовым, демократическим государством в рамках «культурного сотрудничества» – это термин министра исповедания Временного правительства Антона Владимировича Карташева. Это действительно получилось в условиях русской эмиграции. Что касается активизации роли мирян и приходского духовенства в жизни приходов и епархий, принципа коллегиальности – по существу, эти определения предполагали активизацию Церкви как церковного общества, а не иерархической структуры.

В России ситуация была иной. Обрушившиеся на Церковь еще в период работы Собора гонения со стороны большевистского государства привели к тому, что Церковь просто пыталась выживать. Большевики принимали законы, которые делали невозможными реализацию постановлений Поместного собора, и провозглашенный ими в 1918 году принцип отделения Церкви от государства на самом деле предполагал постоянное вмешательство государства, ставившего своей целью уничтожение религии, во внутрицерковные дела. Вот почему в 1945 году на Поместном соборе, избравшем патриарха Алексия I, был принят новый церковный устав – очень небольшой, не очень хорошо проработанный, – который заменял важнейшие определения Поместного собора. Но особенностью государственной политики Советского государства в отношении Церкви, как и всей его политики, было то, что в реальности она не соответствовала собственному законодательству. Если обратить внимание на историю Церкви в советское время, мы видим следующее: в период жесточайших гонений 20–30-х годов были приняты Декрет о свободе совести 1918 года и Положение о религиозных объединениях 1929 года. Последнее с небольшими изменениями просуществовало до конца 1980-х годов. Хотя при этом Церковь переживала периоды гонений, ослабления преследования и новые гонения в послесталинский период – законодательство было неизменным, а политика менялась. И с этой точки зрения стремившееся поставить Церковь под тотальный контроль Советское государство вмешивалось и в церковное законодательство. В частности, совершенно произвольно вынудив Церковь изменить устав в 1961 году.

Наследие Поместного собора у нас не могло быть реализовано – лишь в начале 90-х годов появилась возможность реализовать какие-то его основополагающие принципы. К сожалению, многолетнее выживание в условиях гонений значительно усилило централизацию нашего церковного управления, а наше церковное общество, состоящее из сформировавшихся в советский период людей, отличается безынициативностью и потребительским отношением к церковной жизни. У нас нет общественной активности в стране в целом – точно так же активность мирян и простого духовенства в церковной жизни очень незначительна. Надо иметь в виду, что Собор 1917 года имел дело с православными христианами Российской империи – а это было все-таки правовое государство, хотя и со значительными ограничениями. Что же касается Церкви в 1990-е годы, то попытаться вернуться к постановлениям Собора отнюдь не означало получить возможность реализовать их, ведь изменился характер всего российского общества. Это было постсоветское общество, состоявшее из людей, часто неспособных активно участвовать в самоорганизации. Любой – в том числе и церковной, из чего, собственно, исходили определения Собора и что проявило себя в жизни русского зарубежья. Поэтому можно сказать следующее: наша современная церковная жизнь крайне далека от той организации церковной жизни, которая была принята на Соборе 1917–1918 годов. Некоторая автономия Зарубежной церкви остается и сейчас, но надо сказать, что РПЦ и РПЦЗ – это величины несоизмеримые. Характер прихожан – выходцев из постсоветской России, характер духовенства, часто в Зарубежной церкви рукополагаемых из них же, ведут к тому, что постепенно приходская жизнь и епархиальное управление Зарубежной церкви будут неотличимы от наших, хотя формально их устав отличается от наших.

Протодиакон Андрей Кураев

Я бы сказал, что это (послание патриарха Кирилла. – «НГР») — очень лицемерное послание. У меня оно ассоциируется только со словами Христа о лицемерах, которые убивают пророков, а потом ставят им памятники. Конечно, не чиновники патриархии убивали соборян; но они сделали немало для убийства их деяний.

В выжигании из церковной жизни остатков решений поместного Собора большой личный вклад патриарха Кирилла. Дело в том, что в одном отношении советская власть поддержала пафос Собора 1917 года. Она решительно утвердила первенство приходской общины, прихожан, «двадцатки» перед священниками и епархиями. До предела это было доведено в навязанной собору 1961 года формуле, согласно которой именно община нанимает священника. Все храм считались государственной собственностью, переданной во временное и ответственное пользование приходской «двадцатке», священник же не имел права вмешиваться в финансово-хозяйственную жизнь прихода.

Понятно, что это крайность. Также понятно, что едва ослабло государственное давление, как епископы бросились оттеснять приходы от управления приходской же жизнью.

Еще в 1988 году тогда ещё архиепископ Кирилл возглавлял комиссию по правке устава Русской православной церкви. И потом он еще не раз приступал к этой работе. И с каждой такой правкой уменьшались права приходов и прихожан. Установка нынешнего патриарха на чисто монархическую церковь с монархическим пониманием епископата.

И это ровно то, что противоположно духу и букве поместного Собора 1917-18 годов. Уникальность Собора именно в этом. Дело в том, что в течение почти полутора тысячелетий всё церковное право создавалось епископами в своих интересах. Единственным, кто мог выразить против них протест, был император. Но сам принцип симфонии позволял нейтрализовать императорское вмешательство во внутрицерковную жизнь, и строить церковь епископоцентрически.

Естественно, что когда какая-то корпорация прочно держит власть в своих руках и сформировала под это дело нужный ей кодекс права, то так просто хотя бы частью своих привилегий они не поделятся с теми, кто зависим от нее и ей подчиняется. Воля епископов могла уступать воле императора, но никак не воле прихожан.

Единственная ситуация, когда было возможно что-то другое – это революционная ситуация. Тогда инстинкт самосохранения велел епископам отдавать должное духу революции, и, соответственно, простым мирянам и священникам. Тогда и был созван поместный Собор, дискуссии на котором – уникальнейший случай в истории православной церкви! – шли открыто и равноправно. Там действительно было равноправие епископата и прихожан, тем более что прихожане и духовенство там было элитарными и весьма сведущими в богословии – профессора духовных академий, академики уровня востоковеда академика Тураева.

В не-революционных условиях никто из начальников не готов хоть на йоту поступиться своими привилегиями перед лицом тех, кто ниже их и зависим от них.

Патриарх не желает, чтобы в Синоде была хоть тень сопротивления его воле. Тем более — в епископате.

Епископы не готовы терпеть никакой самостоятельности в духовенстве.

Настоятелям абсолютно не нужны приходские собрания.

Без конкуренции, без давления на себя извне или снизу власть сама себя не умеет ограничивать. У язычников. Христианам же Некто советовал — «а у вас да не будет так». Но искусство герменевтики нейтрализовало неудобный совет.

На фоне решений, принятых там, второй Ватиканский Собор выглядит сборищем ужасных мракобесных ренегатов. Я не понимаю, почему у нас всё восхищаются и причитают – ах, католики, ах, у них второй Ватикан. Наш Собор 1917 за полвека до Второго Ватиканского привнёс в церковную жизнь куда больше свободы.

А затем, действительно, революционные события не позволили реализовать многие из установлений Собора, касавшихся структуры церковного управления, начиная с ареста патриарха Тихона, последовавшего затем ареста местоблюстителя и много чего другого.

Постановления Собора предполагали выборность церковной власти. Например, сегодняшний Синод – это фейковая организация. Непонятно, откуда он берётся. Это Синод при патриархе, структура, которая сама себя кооптирует. За выбытием — обычно, в связи со смертью — одного из членов, патриарх предлагает автоматически, по должности, включить в состав Синода кого-то из епископов. Это просто ширма, прикрывающая патриаршую абсолютную монархию. Псевдо-собор с полномочиями разве что редакционной комиссии, смиренно предлагающей уточнить формулировку заранее заготовленного решения.

А Собор 1917 года предполагал, что члены Синода выбираются Поместным Собором сроком на три года. То есть поместный Собор созывается раз в три года, а не раз в жизни Патриарха. И что Синод – это выборный орган.

У нас же и постоянные, и временные члены Синода определяются им самим, а точнее говоря – патриархом, потому что я не могу представить себе случая в современной церковной жизни, когда бы члены Синода всерьёз возразили и блокировали какую-то инициативу патриарха.

Отдельная история – Высший церковный совет. «В состав Высшего Церковного Совета входят Патриарх - Председатель и пятнадцать членов: три иерарха из состава Священного Синода, по его избранию, и по избранию Всероссийского Поместного Собора: один монах из монастырских иноков, пять клириков и шесть мирян. Вместе с избранием членов Священного Синода и Высшего Церковного Совета Всероссийский Поместный Собор избирает в одинаковом числе и заместителей к ним».

Сегодня Совет формируется по принципу занимаемых должностей (глав синодальных и патриарших структур), а назначает этих глав опять же сам Патриарх.

А посмотрите, какие вопросы должен был решать Совет согласно Собору 17 года:

1. Установление и изменение штатов центральных, областных и епархиальных церковно-правительственных и церковно-судебных учреждений;

2. Назначение начальствующих и служащих, не состоящих в духовном сане, в подведомственных Высшему Церковному Совету учреждениях, утверждение в должностях лиц, начальствующих в епархиальных учреждениях;

3. Командирование и отпуск заграницу лиц, отправляющихся по церковным поручениям или с ученою целью, и назначение пособий этим лицам

4. Дела, касающиеся управления и распоряжения общецерковным имуществом и капиталами;

5. Дела по постройки и ремонту храмов и других зданий, принадлежащих церкви и причту, в тех случаях, когда на них испрашивается ассигновка из общецерковных сумм;

6. Дела по принятию, в установленном порядке, церквами, монастырями, приходами, архиерейскими домами и другими церковными учреждениями дарственных, завещанных или покупкой приобретенных имуществ и укреплению таковых за Церковью, церковными учреждениями и обществами:

7. Обложение на общецерковные нужды, и всякого рода дела финансово-экономического характера (по страхованию, снабжению воском, церковным вином, елеем и другими предметами церковнаго употребления).

8. Ревизия областных и епархиальных учреждений; отчетность в сметных суммах по табели доходов и расходов из общецерковныхъ средств и сумм, получаемых из средств государственных».

Это ровно те имущественно-финансовые вопросы, в которые даже синоду запрещено совать нос.

Это совсем другое понимание ВЦС.

Про права прихожан можно забыть. Напомню, что одна из последних реформ патриарха Кирилла, предложенная ещё раньше, при патриархе Алексии II – то, что приходы перестали быть собственниками храмов. Теперь все приходские здания, вся храмовая недвижимость, юридически в собственности епархий. Я уже не говорю о том, что никаких приходских собраний, на которых зиждился устав, предложенный поместным Собором 1917 года, и близко нет. Приходское собрание – это фикция; никогда не вывешиваются даже объявления о том, что оно состоится.

Ключевые решения Поместного Собора совершенно сознательно демонтировались церковной верхушкой на протяжении этих ста лет. И после этого говорить, что они оказались нежизнеспособны? Знаете, с тем же успехом волк может сказать над трупом зайчонка: «Он был нежизнеспособен».

Протоиерей Михаил Ардов, священнослужитель Российской православной автономной церкви (РПАЦ)

Они (РПЦ. – «НГР») отказались от этого Собора довольно давно – где-то в 1928 году, и узурпатор якобы патриарх Сергий, которому сейчас поставили памятник в Арзамасе – и Кирилл его открывал! – постановления этого Собора отвергли и нарушали всю свою историю, и продолжают это делать. Московская патриархия – это организация, основанная товарищем Сталиным в 1943 году. И они от этого никогда не отрекались. И решения этого Собора не могут применяться в церковной жизни – они все это извратили, перевернули и превратили в свою замечательную организацию, исключительно оправдывающую власть имущих и прислуживающую им. Хотя, конечно же, решения Собора действовали – хотя бы до смерти патриарха Тихона. Уже потом священников стали арестовывать, произошла загадочная смерть патриарха Тихона. Каноны православия с древнейших времен запрещают молиться с еретиками, а миряне за это отлучаются от Церкви – а их экуменизм позволяет им молиться с кем угодно. Но мы (РПАЦ. – «НГР») стараемся соблюдать постановления Собора.

Алексей Беглов, историк

Само высказывание в патриаршем послании довольно амбивалентно. Собор с самого начала работал в очень специфической социальной ситуации, в условиях революции. И ему было понятно, что некоторые формы церковной жизни уже существуют и их нужно только кодифицировать, а где-то ставились задачи по выстраиванию всего церковного организма. На мой взгляд, главная ценность Собора заключается в том, что он пытался согласовать традиционные церковные установления с конкретными социальными условиями, обстоятельствами, в которых находилась Русская церковь и все русское общество в начале ХХ столетия. Поэтому понятно, что какие-то установления Собора неприменимы в наших условиях. На самом деле даже после того, как они были приняты, некоторые из них действовали нечасто. Например, весной, на второй сессии, Собор принял приходской устав, который подробно регламентировал приходскую жизнь. Этот устав, видимо, не был известен в ряде епархий Русской церкви в условиях Гражданской войны. Когда на территориях, которые контролировались белыми частями, в 1919 году собрался так называемый Южнорусский собор, его участники прямо говорили о том, что многие священники незнакомы с принятым Собором приходским уставом. Но проблема гонений была не единственной причиной, по которой некоторые решения не могли быть проведены в жизнь. Тот же приходской устав предусматривал так называемую дуалистическую форму церковной собственности: внутри прихода предусматривалось два юридических лица и соответственно два субъекта собственности: за храмом и за прихожанами. В условиях, когда все церковное имущество уже было национализировано большевиками и когда большевики признавали юридически только низовые объединения верующих, никто не стал бы признавать юридическим лицом храм. Причем когда шли дебаты на самом Соборе, об этом четко говорили – но итоговое голосование оказалось в пользу более компромиссной, в чем-то консервативной ситуации.

Почему приходской устав не может сегодня быть воспроизведен в том виде, в каком он был принят Собором? Собор положил в основу приходского устройства Русской церкви территориальный принцип, который бытовал и до революции: прихожане в какой-то мере закреплялись за тем храмом, возле которого они живут. На Соборе много говорили о том, что для городов это совершенно нереалистично: горожане регулярно переезжают, меняют место жительства, они должны выбирать храм на добровольных началах, их нельзя закреплять за конкретным приходом. Оппоненты этой точки зрения говорили: ну как же, у нас большая часть страны – крестьяне. А на селе территориальный принцип более актуален. И Собор решил последовать за мнением большинства: поскольку большинство живет в деревне, то приход должен строиться на территориальном начале, как будет удобно большинству. Понятно, что сегодня у нас территориальный принцип не действует ни в каком виде. Несколько лет назад, когда этот вопрос обсуждался на Синоде, Синод признал, что территориальный принцип не может быть восстановлен в полной мере, как это было до революции, потому что подавляющее большинство верующих выбирают приход добровольно. Этот аспект приходского устройства не может быть воспроизведен в наших условиях ни в коей мере.

Самое интересное в решениях Собора – это то, как он стремился согласовать церковные каноны с уже изменившимися формами жизни общества. В этом качестве он представляет собой самый большой интерес, и этот творческий поиск Собора – самый большой урок, который из него можно вынести.

Михаил Одинцов, историк

Собор – это дитя своей эпохи, и поэтому многое из того, что он вынужденно, исходя из сложившихся политических обстоятельств, обсуждал и принимал, к сегодняшнему дню не имеет никакого отношения. Да, для Церкви, безусловно, это важный этап ее истории. Тем более что она вышла из тяжелых времен диктата и господства – цепей, как писали литераторы, въевшихся в плоть и кровь. Поэтому для нее окончание синодального периода и переход к самоуправлению, к действительной свободе очень важен. Безусловно, те люди, которые стояли во главе этого соборного движения, те, кто заводил пружины этого Собора, те, кто ратовал за восстановление патриаршества, – для Церкви являются выдающимися историческими и общественными деятелями. Это признается и светской наукой. Но Гражданская война, политические неурядицы, разруха, возникающие то тут то там правительства, борьба красных, белых, зеленых, непонятно кого… Говорить о какой-то самостоятельности, свободе не приходится. Конечно, реализовать то, о чем спорили и к чему стремились на Соборе, было невозможно. А затем еще и давление со стороны установившейся советской власти, ее понимания возможности существования Церкви в обществе тоже не давали ей дышать полной грудью. Хотя и здесь люди, выступавшие за свободу Церкви в 20-е и 30-е годы, достойны светлой памяти. Прежде всего в их числе я назвал бы патриарха Сергия (Страгородского), тогда – митрополита. Уж чьи заслуги не оценены с должным пиететом, то это точно касается его. Не будь его трудной, тяжелой, трагичной жизни и деятельности – не было бы сегодня той Церкви, которая может говорить о том, что она обрела свободу.

Евгений Стрельчик, ответственный редактор «Журнала Московской патриархии»