Сергей Макин
Для одних карикатуристы – тролли с кривым зеркалом из сказки Андерсена, другие убеждены, что нечего на зеркало пенять... Иллюстрация Вильгельма Педерсена к сказке Андерсена «Снежная королева»
Французы привыкли действовать в духе афоризма Вольтера: «Что сделалось смешным, не может быть опасным». Но отточенная рапира галльского остроумия сломалась на днях о кольчугу восточного непонимания вольных шуток. Кто-то уже готов объявить это качество непробиваемым «тупоумием». Однако является ли умной сама тактика осмеяния? Ведь, перефразируя Джордано Бруно, высмеять – не значит опровергнуть.
Осколки зла
В сказке Андерсена «Снежная королева» злой тролль – «сущий дьявол» – смастерил зеркало, в котором все искажалось до неузнаваемости. Ученикам тролля надоело носить это зеркало по грешной земле, и они решили подняться в небо, чтобы поиздеваться над миром божественно прекрасного. «И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, – трудно было в руках его удерживать. Всё выше и выше, всё ближе к Богу и ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги». Осколки дьявольского зеркала попали в Кая. Тогда-то он и стал издеваться над бабушкой и Гердой.
Знаменитый петербургский юмористический журнал, где печатались ранние рассказы Чехова, назывался «Осколки». Думается, смысл названия состоял в том, что издание изначально сделало своим девизом отказ от идеи создать полную картину мира, ограничиваясь изображением мелких фрагментов, к тому же искаженных. Искусство всегда искажает жизнь – в большей или меньшей степени, в лучшую или худшую сторону. В наибольшей степени этим грешит карикатура. Если там плохое – оно суперплохое, если хорошее… а выходит ли из-под пера или кисти карикатуристов хорошее, светлое? Его можно найти у старых добрых Бидструпа и Эффеля, но не в современной политической карикатуре. Charlie Hebdo – своего рода «Веселые картинки», но в отличие от этого милого журнала рисунки тут злые: закон жанра.
Сатира, по сути, – «комната смеха» с кривыми зеркалами, в которой люди выглядят уродами, что вызывает у большинства гомерический хохот. Предположим, человек задался целью узнать реальную историю Жанны д’Арк. Он поступит опрометчиво, если начнет искать ее в сатирической «Орлеанской девственнице» Вольтера. Равно как и в правоверном католическом житии святой Жанны. Лучше прочитать основанный на документах роман Марка Твена «Личные воспоминания о Жанне д’Арк сьера Луи де Конта, ее пажа и секретаря», а в идеале – обстоятельное исследование французских историков Режин Перну и Мари-Вероник Клэн. Почему же Твена, этого великого мастера смеха, потянуло к концу жизни на серьезное, возвышенное, святое? Потому что он пришел к выводу: настоящая правда жизни – та, которая возвышает душу.
Сатирическое, карикатурное отображение действительности – всегда одностороннее, однобокое. Но недостаточно осветить предмет даже с двух сторон, надо проникнуть вглубь, в суть. Обратимся к мнению француза, тем более что январская трагедия произошла с парижским изданием. Бальзак писал: «Насмешник – всегда существо поверхностное». Такое мнение восходит к Аристотелю: «Привычка находить во всем только смешную сторону – самый верный признак мелкой души, ибо смешное лежит на поверхности». Аристотель наверняка говорил о смехе и хорошее, ибо все на свете имеет как минимум две стороны.
Страх смеха
Умберто Эко не только писатель, но и историк-медиевист и прекрасно разбирается в духовной жизни средневековой Европы, в том числе в том, как тогдашние европейцы относились к смешному. Герои его культового романа «Имя розы» ищут таинственную книгу, скрывающуюся в потайной комнате монастырской библиотеки – утраченное сочинение Аристотеля о комическом. Ученый монах-францисканец Вильгельм Баскервильский, средневековый либерал и позитивист, отстаивает смех и считает, что даже Христос мог смеяться. Он восстанавливает общий смысл книги: «Аристотель рассматривает наклонность к смеху как добрую, чистую силу. Смех у него имеет и познавательную ценность. Смех обучает людей: иногда – посредством остроумных загадок и неожиданных метафор, иногда – показывая вещи даже неправильно, не такими, каковы они есть, а вводя нас в обман и этим понуждая внимательнее рассмотреть предмет. Рассмотрев, мы говорим: вот как, оказывается, обстоит дело, а я и не знал! Так истина добывается через показывание людей и мира худшими, нежели они есть или мы о них думаем, и во всяком случае гораздо худшими, нежели они выводятся в героических поэмах, трагедиях, житиях святых».
Но почему монах-бенедиктинец Хорхе хранит сочинение Аристотеля за семью печатями, никому не выдает, убивает желающих его прочесть? «Потому, – отвечает тот, – что это книга Философа… Чем сопротивляться порядку, заведенному Господом, смейтесь и развлекайтесь своими жалкими пародиями на порядок, смейтесь после вкушения пищи, после опустошения кувшинов и фляг… Но тут, тут, – и Хорхе упорно долбил пальцем по столу рядом с книгой, лежавшей перед Вильгельмом, – тут пересматривается функция смеха, смех возводится на уровень искусства, смеху распахиваются двери в мир ученых, он становится предметом философии и вероломного богословия… В тот день, когда авторитетом Философа будут узаконены маргинальные игры распутного воображения, о! В этот день действительно то, что было маргинальным, побочным, перескочит в середину, а о середине утратится всякое представление… Ежели кто-либо в какой-либо день, потрясая словами Философа и, значит, выступая от имени Философа, преподнесет искусство смеха как своеобразное острое оружие; если риторика убеждения вытеснится риторикой осмеяния; если такая аргументация, как постепенное и утешительное созидание картины воскрешения из мертвых, заменится иной аргументацией – безудержным развалом, искажением уже созданных, самых священных и самых почитаемых картин, – о, в этот день и ты, и вся твоя наука, Вильгельм, будете сметены!»
Хорхе у автора – ретроград и мракобес, он говорит, что смех – «слабость, гнилость, распущенность нашей плоти». Вильгельм, главный герой романа, наоборот, считает, что смех хорош главным образом тем, что позволяет взглянуть на мир с неожиданной точки зрения. Попробуем взглянуть с этой же стороны и на смех. Способность смеяться современный человек гордо считает одной из главных отличительных черт нашего биологического вида. Откуда же взялся смех, есть ли он в природе? Приведу мнение Ивана Ефремова – недооцененного философа ушедшего века. Он, между прочим, предостерегал от увлечения «пошлым удовольствием смеха». И вот по какой причине.
Героиня романа «Лезвие бритвы» спрашивает у своего спутника-биолога, почему посетители зоопарка смеются над обезьянами. «Потому, что мы сохранили частичку их психологии, увы, – расхохотался Гирин. – Западные психологи назвали бы ее комплексом униженности. Вместе с развитием мозга обезьяны получили способность сравнивать и завидовать. Сознавать свою неполноценность перед могучими хищниками или огромными травоядными. И, завидуя, они всегда рады поиздеваться, оскорбить, осмеять, тем самым удовлетворяя свое недовольство на безопасной высоте деревьев… И, к сожалению, насмехаться над непонятным, издеваться над слабым или больным, унизить чужого – нередкое свойство и хомо сапиенс, стоящего на низкой ступени культуры и дурно воспитанного. В частности, смех над обезьянами, мне кажется, того же обезьяньего происхождения».
Сказанное выше не означает, что смех чужд Ефремову и его героям. Им присуще веселье – но от радости жизни, а не от того, что они удачно укололи кого-то острым словом. И хотя писатель был атеистом, у него содержится любопытная параллель с мнением Церкви о том, что дьявол – «обезьяна Бога» и что Люцифер восстал против Всевышнего, позавидовав Его славе.
Ефремов пишет о комплексе униженности. Но он тесно переплетается с комплексом превосходства. После убийства сотрудников Charlie Hebdo корреспондент российского телевидения спрашивал на парижских улицах: «Почему экстремисты не поняли журналистских шуток?» Один француз ответил: «Потому что они узколобые». Ответ получился двусмысленный, хотя ясно: имелись в виду экстремисты, а не шутки. Можно подумать, что сатирические журналы – для «высоколобых» и ими же исключительно создаются…
Здесь уже звучала мысль: смех хорош, когда позволяет взглянуть на вещь или явление с непривычной стороны, а это требует оригинальной направленности ума. Но является ли признаком большого ума шутить с теми, кто шуток не понимает? Неужели в головы нынешних французов не приходит мысль, что вседозволенностью, которую называют свободой, они сами провоцируют экстремистов, неужели не знают о высказываниях своих великих соотечественников на сей счет? Шамфор: «Осмеивать и вышучивать нужно так, чтобы осмеянный не мог рассердиться; в противном случае считайте, что шутка не удалась». Буало: «Остерегайтесь шутить в ущерб здравому смыслу».
Я не «Крокодил»
Характерная тенденция нашего времени: чисто сатирические издания вымирают. Закрылся знаменитый британский Punch, исчез наш «Крокодил». Профессиональные шутники перекочевывают в менее специализированные издания: это признание того, что комическое составляет лишь одну из многих сторон жизни, ее важную часть, которой все же не следует злоупотреблять. Еще Пифагор изрек: «Шутку, как и соль, должно употреблять с умеренностью».
Интересно, а если бы наш главный сатирический журнал сохранился и на него (Боже упаси!) напали, вышли бы российские граждане на улицы с плакатами «Я – «Крокодил»? Лично я бы не вышел. Поскольку, что бы ни говорил товарищ капитан в известном анекдоте, крокодилы все же не летают. А мне по душе высокий полет мысли. И нравится смех, связанный с радостью бытия, а не с удовольствием от укола в чей-либо адрес.
Смех в современном мире – в какой-то степени уход от его чрезмерной сложности, от постоянно возникающих проблем, неразрешимых вопросов. Это знак усталости от традиционных религий, где говорится, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Это уход в иную, веселую реальность, уход иногда настолько полный, что хохот давно стал клиническим симптомом сумасшествия. В каком-то смысле смех – наркотик, означающий отказ от поиска смысла в «этом безумном мире», бегство в бессмыслицу, где люди парадоксальным образом пытаются обрести потаенную истину.
В Новом Завете осуждается мудрость, не сумевшая узнать Бога. Апостол Павел вопрошает: «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор 1: 20). А в Евангелии от Матфея говорится: «Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам» (Мф 11: 25). Другое дело, что и дети не все ангелочки.
Финал «Снежной королевы» у Андерсена таков: «Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому… Но, входя в низенькую дверь, они заметили, что выросли… Бабушка сидела на солнышке и громко читала Евангелие: «Если не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное!»
