Роман Багдасаров
Концепция «народа-богоносца» обладает чудовищной изолирующей силой. Фото Reuters
Доктрина «Святой Руси» как якобы единого народа, разделенного границами стран СНГ, которую усиленно пропагандируют Патриарх Кирилл и его окружение, привлекательна для части властной элиты России. Однако в долгосрочной перспективе она является причиной, из-за которой «русское православие» никогда не станет мировым религиозным брендом.
От богоизбранного народа к богоизбранной империи
В культурологии доктрины, подобные «Святой Руси», называются мессианскими. Их смысл точно выражает крылатый эпитет Федора Достоевского о «народе-богоносце». Представление о богоизбранном народе не является чем-то внешним по отношению к историческому христианству, оно содержится в Библии. Другой вопрос, насколько сочетается эта ветхозаветная установка с претензией христианства быть общечеловеческой религией… Скверно сочетается.
Проблема заключается в попытке соединять несоединимое – идею всемирной миссии и конкретной богоизбранности, которой наделен Израиль, народ Божий, в Священном Писании. В Новом Завете мы не найдем однозначных указаний на христианство как на религию для всего человечества. Мы не найдем там и человечества в привычном понимании этого слова. Проповедь Христа не была изначально обращена ко всему человечеству. Проповедь апостола Павла тоже не была обращена ко всему человечеству. Адресат, к коему обращались первые проповедники Евангелия, обозначался как новый народ Божий, новый Израиль, который должен заменить прежний, «отпавший от Бога».
Учение о «новом народе» постепенно приобретало все более глобальный смысл, разрастаясь до пределов ойкумены – обитаемой суши, известной греко-римской культуре. В итоге концепция Нового Израиля слилась с концепцией Второго Рима и воплощением в Восточно-Римской империи (Византии) образа Царства Божия. Иных путей распространения христианской идеи, кроме как через последовательное отождествление Церкви с «новым народом Божиим», а затем Римской империи – с «Царством Божиим», в ту эпоху не существовало. Из представления о Новом Израиле развились все формы христианской ортодоксии, от византийского избранничества до староверческих согласий и диспенсационализма (буквального прочтения Библии). Из установления единых законов для всей территории империи – гуманистическое мировоззрение.
Доктрина «Святой Руси» далеко не уникальна. Освящение этничности происходило в Средние века всюду, где христианская религия официально принималась суверенной государственной властью. Ранее всего – в Армении, практически одновременно – в Восточном Риме (Византии), что, разумеется, оказало гораздо большее влияние на ойкумену.
Ромейство (христианизированное эллинство плюс римскость) было воспринято как новая «богоизбранность». Деление на эллинов и варваров, свойственное античности, теперь выглядело как деление на христиан (ромеев) и язычников. В отличие от древнего эллинства христианское ромейство обозначало не принадлежность к полисной демократии и другим атрибутам эллинистического мира, а именно ортодоксальность (православие) в связке с верностью имперской традиции.
Архимандрит Тихон (Шевкунов) в фильме «Гибель империи. Византийский урок» касается национализма византийцев. Однако он утверждает, что подобный настрой проявил себя лишь на закате существования Восточного Рима. На самом деле «Новый Израиль» изначально был инкорпорирован в империю-Церковь. Если иметь в виду предназначение Церкви, а не политическую выгоду, имперский национализм ничем не лучше национализма этнического.
Представления греков о себе как о Новом Израиле прямо выражены в «Тактике» Льва VI Мудрого (886–912). Ромеи – избранный народ, призванный приводить к Богу язычников и иноверцев и внушать страх врагам Христа. Война с ними – священный долг ромеев, исполнять который они идут, молясь перед битвой о прощении грехов и испрашивая у Бога победу. Лев обращается не просто к армии, а к вооруженному народу, своим подданным и согражданам, призывая пролить кровь за родину и веру. Будущее православного царства представлялось в трех видах: рабство, потеря веры либо война против всего мира, оставившего православие и открыто враждебного империи. Ромеи выбрали последнее. Император Константин VII Порфироносный декларирует непререкаемое превосходство всего ромейского над всем чужеземным. По мнению византиниста Э. Арвейлер, Константин возродил универсалистскую римскую идею о праве «избранного народа» повелевать ойкуменой, дал богословское обоснование «ромейскому расизму». Единомыслие и твердый порядок внутри империи он связывает с единоязычием, «ромейское устроение» рассматривает как естественное, Божие, а потому – идеальное. Сам Господь сохраняет империю, а ее столица находится под особым покровительством Богородицы.
Знак равенства между Церковью и новым народом Божиим ставили и более мелкие этноконфессиональные государства (государство франков, Армения, Болгария, Сербия). В армянских хрониках периодически встречаются сетования о том, что армян, новый народ Божий, постигло несчастье, и они теперь тоже истощены, как некогда древний Израиль.
По-другому не бывает. Такова плата за богоизбранность. Все пророчества Ветхого Завета, адресованные Израилю, в полной мере переносятся на новый народ Божий. С другой стороны, именно представления о собственной «израильскости» препятствовали успешному развитию христианской миссии в государствах-Церквах, поскольку христианизация с их стороны закономерно воспринималась как завоевание.
Даниил Андреев в «Розе мира» точно передает ощущение ветхозаветной спеси христианских народов: «Народ, возомнивший себя мессией, а все остальное человечество – блуждающим во тьме, обрекает себя на одно из двух: или на трагедию разрушения своей исторической цитадели (вспомним опять-таки еврейство), или на бесплодное кипение и выкипание в самом себе, в тех самых границах, которые он счел броней против великих культурных и этических соблазнов: вспомним Византию. Давно уже осознан и выражен тот факт, что всякий народ, несущий в мир, как говорил Достоевский, новое слово, ощущает свое избранничество. Но это избранничество – не единственно, и всякое самообольщение на этот счет грозит катастрофой».
«Русскость» и православие
Момент крещения Руси был со смиренной гордостью осознан как превращение Руси в Новый Израиль. «Да никто же дерзнет рещи яко ненавидими Богом есмы! Да не будет. Кого ботако Бог любит, якожены возлюбил есть? Кого тако почел есть, якожены прославил есть и вознесл? Никогоже», – утверждают авторы Лаврентьевской летописи.
Самое примечательное в процитированном отрывке даже не крайняя точка самовосхваления – мол, никого Бог так не любит, а бодрое опровержение богооставленности: «Да никто не дерзнет сказать, что мы ненавидимы Богом». Заглядывая за текст, становится ясно, что древнерусские книжники испытывали подозрения в божественной неприязни к своей земле.
Вера в богоизбранность превратилась в дежурное утешение после распада Киевской державы, во время пребывания в составе улуса Золотой Орды и в период возвышения Москвы. Она проходит сквозь все летописные тексты Древней Руси, через все основополагающие документы Московского царства. Это наглядно показывает в своих исследованиях, публикуемых начиная с 1992 года, российский историк Игорь Данилевский.
 |
| Сочетание «русскости» и ортодоксальности не способно породить ничего, что выглядело бы привлекательным для других народов. Фото Арсения Несходимова (НГ-фото) |
Разрастание Церкви происходило за счет этнорелигиозной ассимиляции народов, их присоединения не столько к православной, сколько к «русской» вере. Попытки создавать собственные версии православия другими этносами, входившими в орбиту Руси, не приветствовались церковно-княжеской властью. Достаточно вспомнить ее прохладность по отношению к зырянской азбуке, изобретенной святителем Стефаном Пермским, которая вслед за его смертью была предана забвению.
Язычники должны были становиться христианами не сами по себе, а по мере их приобщения к русскому этнорелигиозному конгломерату, некоему «этносу на вырост», или суперэтносу, в терминологии авторов «Русской доктрины». Подданные русского царя (князя) могли оставаться мордвой или татарами, но обязаны были исповедовать «русскую веру». Когда спикер РПЦ протоиерей Всеволод Чаплин отрицает, что прилагательное «русская» в названии РПЦ является этнонимом (см. «НГР» от 04.09.13), он старательно обходит тот факт, что в Российской империи православие служило частью механизма ассимиляции. Для Церкви – придатка государства архиважно быть не просто православной, а «русской православной» Церковью.
В итоге получилось ни то ни се. Религиозная категория «православие» и этническая категория «русскость» на протяжении всей истории нашей страны соперничают друг с другом.
Слово «русский» (как в Московском царстве, так и в Российской империи) несло в себе не столько этническое наполнение, сколько верноподданическо-религиозное. Русский – это православный, лояльный самодержцу прихожанин главенствующей синодальной Церкви. Старовер или «сектант» (молоканин, к примеру) не мог считаться полноценным православным, следовательно, не мог быть и полноценным русским. Лев Толстой до отлучения от Церкви – русский, после отлучения – «не очень»…
Конечно, «русскость» мутировала вдогонку за европейским пониманием нации, национальности, народности и так далее, но не настолько, чтобы измениться кардинально. Не сформировалось ни ясно выраженной этнической «русскости», ни строгой, независимой от зигзагов государственной политики ортодоксии.
Русская религиозная мысль, начиная со «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона (XI век), никак не могла дозреть до универсально-христианской, оставаясь в плену понятий Ветхого Завета. Когда мы разделяем радость Илариона о новокрещеной Руси, стоит внимательно прислушаться, где он ставит акценты, а их два: 1) Русь заняла место древнего Израиля (после падения Константинополя сюда добавится Византия); 2) Господь непосредственно опекает возлюбленную им Русскую землю как никакую другую. Поэтому фундаментом древнерусского богословия долгое время оставалась Толковая Палея – полемика с «жидовином», доказывающая ущербность прежнего народа Божия. Надо четко понимать, что и Патриарх Никон (XVII век), приступив к строительству Нового Иерусалима, создавал не копию Палестины, а ее идеал – среду обитания «истинного», русского «Израиля».
Природу «ветхозаветного христианства» описывает Даниил Андреев: «После победы над поляками в 1612 году народ русский вырос в собственных глазах в некоего исполина, в единственный народ Божий на земле; недалеко уже было и до той температуры кипения, которая порождает пары столь бурные, что они в конце концов взрывают сосуд национально-государственного бытия, как это случилось однажды с народом еврейским. Когда читаешь творения протопопа Аввакума или знакомишься с эсхатологическими упованиями других учителей раскола, этот православно-русский мессианизм ударяет в наш, к счастью, уже невосприимчивый ум с такою силой, что от этих писаний отшатываешься с чувством, похожим на то ощущение, которое заставляет нас отдернуть руку из-под стоградусной паровой струи».
Скрепа изоляционизма
Болезнью «ветхозаветности», как указывалось выше, переболели многие Церкви. Однако, поскольку в Европе так и не удалось создать единой христианской империи, архетип «Нового Израиля» стал естественным образом ассоциироваться не с народом-государством (как в Византии), а с собственно духовной организацией, Церковью, имеющей верующих среди разных народов, образующих многополярный христианский мир. Отсюда ясно, почему католичество всегда вызывало у иерархов Российской Церкви такую ненависть, почему РПЦ до сих пор страшится визита Папы Римского.
Концепция Нового Израиля, «народа-богоносца» обладает чудовищной изолирующей силой. Это особенно очевидно при взгляде на коммунистический период, когда она ослабла. Именно в статусе СССР наша страна приобретает максимальное влияние на мировые процессы, такое, какого не имела Российская империя. И это при том, что государство Романовых никогда не было столь глухо изолировано по линии внешних границ, как Советский Союз.
Усиление позиций СССР произошло за счет разрыва с любой религиозной или этнической конкретикой (в плане государственной нации). Коммунистические идеи носили интернациональный характер, не будучи привязаны ни к каким «традиционным» основаниям. Они мыслились как нечто объединяющее все народы независимо от религии, цвета кожи и места проживания.
Консолидирующий потенциал христианской миссии, нереализованный из-за концепции «богоизбранного народа», был активирован коммунистическими идеологами. Интернационализм и солидарность трудящихся являлись классовым эквивалентом слов апостола Павла о том, что во Христе «нет ни эллина, ни иудея» (Кол 3:11). Была создана квазихристианская этика.
При этом тезис о «богоизбранности» русских возродился в новом контексте вместе с тостом после победы Сталина, которого современные шовинисты открыто называют «спасителем Святой Руси». «Избранность» русских в Советском Союзе была связана с возрождением великодержавного шовинизма, этнонационализма и антисемитизма, наиболее последовательно проявивших себя в деятельности так называемой Русской партии.
Русское избранничество внутри советскости стало неким аналогом политического герметизма, выраженного в негласной, но действенной дискриминации при вербовке в спецслужбы, силовые структуры, при поступлении в ряд вузов и так далее. Эта «тайная доктрина» служила главным препятствием, из-за которого единая советская нация так и не сложилась.
Пока бренд «русскости» сулит хотя бы малейшую выгоду, РПЦ не откажется от него. Единственное, что может заставить ее отойти от мессианства «Святой Руси», – отказ российского государства от политики изоляционизма. Ведь русское православие является последней и самой надежной его скрепой.
Усиление русского православия в 2000-е годы сопровождалось ростом изоляционистских настроений в обществе и авторитаризма во власти. Сегодня РПЦ становится точкой сборки для насаждения «русскости» как шовинистической идеологии. Также РПЦ объявляется «хранителем» языковых и культурных «традиций».
Роль «цербера» российской культуры, которую играет Московский Патриархат, ведет доверившуюся ей часть общества к различным формам культурного аутизма. Русская православная идентичность исторически предполагала только два статуса – «доминацию» или «гонимость». Но и то и другое одинаково расходится с правовой природой Российской Федерации, светского, многонационального государства.
Эти качества нашего государства не удовлетворяют тех, кто привык пользоваться архетипом «народа-богоносца». Претензия русского православия на идеологическое господство должна быть вытеснена за рамки любых публичных дискуссий, как оттуда были некогда вытеснены вопросы о целесообразности фашистской диктатуры или выгодах расизма.
