Анатолий Черняев
Руководству РПЦ после 4 сентября 1943 года было за что благодарить товарища Сталина.
Иллюстрация из книги М.И. Одинцова «Патриарх Сергий». М. 2013
По свидетельству протоиерея Всеволода Шпиллера, в 1950 году митрополит Николай (Ярушевич) предложил ему съездить в составе делегации Патриархии в Берлин. Священник согласился, но оказалось, что есть одно условие: по возвращении он должен представить рапорт с обвинением архиепископа Берлинского Сергия (Королева) в антисоветской пропаганде. «Владыко, это невозможно, – стал возражать Шпиллер. – Я не могу этого обещать. Это против моей совести». «Нет, вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине», – повторил митрополит Николай каким-то монотонным голосом, не смотря на меня и как будто не слыша моих возражений. Я не мог согласиться, разговор кончился, и в результате я не был включен в делегацию». Разумеется, архиепископа Сергия из Германии вскоре отозвали – нашлись другие доброхоты. А митрополит Николай впоследствии сам оказался жертвой политических интриг, лишился высоких постов и быстро умер.
Преемником Ярушевича стал Никодим (Ротов) – фигура в истории РПЦ не менее примечательная. О нем как наставнике нынешнего Патриарха Кирилла теперь нередко вспоминают. Наиболее интересный его портрет оставил в своих мемуарах архиепископ Василий (Кривошеин), который близко знал Никодима, но при этом сохранял дистанцию как человек совершенно другой формации, культуры, ментальности. Если Кривошеин – сын царского министра, участник белого движения, высокообразованный ученый-патролог с многолетним монашеским стажем на Афоне, то Ротов родился в деревне, образование имел заочное, с юных лет ему уже доверяли «ответственную» работу, так как он был бесконечно предан советской власти, интересы которой не отделял от интересов РПЦ.
Оказавшись во главе Брюссельской епархии, архиепископ Василий на протяжении двух десятилетий много общался с митрополитом Никодимом как своим куратором по линии ОВЦС, а с 1973 года – и патриаршим экзархом Западной Европы. Пожалуй, только интеллигентская деликатность и подлинно монашеское смирение одного и бесконечная дипломатичность другого позволили этим столь разным людям конструктивно взаимодействовать. Лишь однажды Василий открыто пошел наперекор Никодиму, когда выступил на Поместном Соборе РПЦ 1971 года против политизации соборных определений (за что и поплатился, не получив продления советской визы). Словом, эти двое могут служить олицетворением двух разных пониманий Церкви: духовно-аристократического и советского, «сергианского». Когнитивный диссонанс был неизбежен.
Больше всего озадачивала архиепископа Василия в митрополите Никодиме его «советская привычка говорить ложь без всякой к тому необходимости, даже не замечая того и не помня». Кривошеин описывает целый ряд таких примеров – подчеркнуто корректно, не забывая о презумпции невиновности, но в результате своих умозаключений приходя к выводу, что ложь действительно имела место. Нередко ложь вскрывалась, но митрополит не считал нужным объясняться, даже на публике. Например, после выступления в 1964 году в Лондоне, где он говорил о свободе веры в СССР, а архиепископ Кентерберийский Михаил Рамзей не выдержал и прилюдно заявил: «Мы не можем требовать от вас, чтобы вы публично говорили [всю] правду, но вы не должны говорить явной лжи!»
Вообще психология обладателя своего рода лицензии на обман в верхах РПЦ типична для многих. Еще один известный митрополит – Питирим (Нечаев), не без бахвальства рассказывает в книге мемуаров о том, как занимался банальной контрабандой: «В Англию нельзя было ввозить спиртное, но мы ввозили туда водку. Однажды я вез целый чемодан водки. Помню, иду храбро за тележкой, в которой везут мой багаж, и вдруг с ужасом замечаю, что одна из бутылок разбилась и за моим чемоданом тянется благоухающий след. Служащий спрашивает: «Спиртное есть?» Я показал на мокрый след: «Видишь – уже нет!» Пропустили. Не разрешалось также ввозить фотоаппараты (в большом количестве, для продажи. – «НГР»)... А я как раз этим очень неплохо поддерживал наш приход: покупал у нас старые фотоаппараты, возил их туда владыке Антонию, а они их там очень выгодно продавали. Возил я их в митрах, клобучницах». Со временем масштабы махинаций под церковным прикрытием возросли, и безакцизный алкоголь стал поставляться уже не чемоданами, а многотонными фурами.
Наряду с этими «невинными шалостями» можно вспомнить и вполне «людоедские» случаи, как, например, донос на недавно погибшего священника Павла Адельгейма, в результате отправленного в лагерь, где он еле выжил и лишился ноги. Автором доноса, как явствует из ныне обнародованных документов, был его собрат по семинарии и будущий митрополит РПЦ Макарий (Свистун). Разумеется, это лишь отдельные, далеко не исчерпывающие примеры, призванные в сжатых рамках статьи продемонстрировать атрофию элементарного нравственного чувства у деятелей РПЦ, которые оказались готовы на ложь, предательство и нарушение закона, даже когда этого не требовали какие-то высшие мотивы.
Лицемерию священноначалия РПЦ посвятил открытое «Великопостное письмо» Патриарху Пимену (Извекову) в 1972 году Александр Солженицын: «Какими доводами можно убедить себя, что планомерное разрушение духа и тела Церкви под руководством атеистов – есть наилучшее сохранение ее? Сохранение – для кого? Ведь уже не для Христа. Сохранение – чем? Ложью? Но после лжи – какими руками совершать евхаристию?» Писателю ответил священник-правдоискатель Сергий Желудков, у которого, однако, не нашлось новых аргументов по сравнению с давно затасканными: дескать, главное в Церкви – это богослужения и таинства, для их регулярного совершения требуются храмы и легальная церковная организация, а значит, нужен компромисс с властью.
Не секрет, что в России от компромисса с властью до компромисса с совестью зачастую один шаг. И РПЦ далеко зашла на этом пути. Но было бы упрощением все списывать на «красных попов», пресловутых «отцов Звездониев», пришедших на смену дореволюционным аристократам духа. Ведь основоположники РПЦ, 70 лет назад обсуждавшие со Сталиным устройство новой церковной структуры, были блестящими представителями высшего духовенства именно дореволюционной школы. Значит, корни проблемы находятся глубже – в природе самого русского православия, которое, несмотря на тысячу лет проповеди христианства, так и осталось обрядоверческой, полуязыческой религией. Лишь немногие его представители, как например протопоп Аввакум, понимали, что Церковь «не в бревнах, а в ребрах». Для большинства же Церковь ассоциировалась с некими внешними атрибутами. Отсюда и поразительная нравственная близорукость руководителей РПЦ, искренне убежденных, что сильная церковная организация и благолепие богослужения гораздо важнее, чем такие «мелочи», как верность нравственным принципам. Они предпочли забыть, что все эти драгоценные облачения и златые купола – лишь символы чистоты души, а когда она запятнана, остальное превращается в вопиющую профанацию, в уродливый спектакль.
Еще одна причина морального банкротства РПЦ – традиционная для России чрезвычайная политизация религии. И если на Западе религиозные институты исторически обладали большей свободой, а после секуляризации социально-культурной сферы смогли обрести новую, сугубо духовную миссию, то РПЦ, наоборот, буквально растворилась в объятиях государства. По этой причине она не могла стать самостоятельной социальной силой, подлинным духовно-нравственным арбитром в глазах общества. И это – тоже отнюдь не только результат большевистского насилия над Церковью в XX веке, как часто пытаются представить. Разве Патриарх Иоаким в XVII веке рассуждал не с типично «сергианским» сервилизмом: «Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальники, то и готов делать и слушать их во всем»? А еще веком раньше публицист Иван Пересветов пытался растолковать своим соотечественникам, что Богу угоднее не вера, а правда, и потому глупо кичиться своей православной верой, если в стране нет правды, если даже у «басурманов» турок социальной справедливости и законности не в пример больше. Может, все оттого, что на Руси сами хранители веры давно забыли о правде?
Когда люди, по своему положению призванные выступать проповедниками христианской нравственности и воплощать ее в собственном лице, используют это как театральную маску, на деле пренебрегая не только христианской, но даже общечеловеческой моралью, они не просто не соответствуют декларируемой миссии, но способствуют обратному: деморализации общества. Ведь, как известно, дети воспринимают всерьез не то, что говорят им родители и воспитатели, а подаваемый ими реальный пример. Самое худшее, когда этот пример прямо противоречит словесным наставлениям, ибо в таком случае развивается инфантильность и безответственность, а также цинизм, нигилизм, беспринципность. В том, что сии «добродетели» присущи российскому обществу, безусловно, немалая «заслуга» РПЦ (на ее языке это называется послушанием, смирением и т.п.). Но было бы ошибкой сваливать вину всецело на нее, равно как и на власть, на природные условия, на трудную историческую судьбу... Безусловно, РПЦ содействует воспроизводству в российском социуме перечисленных качеств, но решение проблемы зависит прежде всего от самого общества. Если оно наконец найдет в себе силы проснуться от вековой дремы и вступить в давно положенную зрелость, волей-неволей должна будет обновиться и Церковь, которой придется пройти через очищение, соизмеримое с Реформацией.
Дарья Гармоненко