Анатолий Черняев
В промышленной Европе процесс истощения земных недр представляли как благочестивое деяние, совершаемое под покровительственным надзором ангелов Господних. Ханс Хессе. Алтарь в церкви Св. Анны. Фрагмент. 1521. Германия, Аннаберг–Буххольц
Не в свои сани
Очевидно, «вылазками» в несвойственный для Церкви круг вопросов руководство РПЦ, во-первых, отвлекает внимание от стоящих перед нею действительно злободневных вызовов, а во-вторых, пытается внушить обществу, что буквально любые сферы жизни нуждаются в пристальной церковной опеке. И это знаковый рубеж в эскалации клерикального проекта для России. Характерно, что выводы соборных деклараций, посвященных социальным проблемам, однотипны: в них изъявляется готовность РПЦ к тесному «соработничеству» с государством, в том числе к участию в разработке законов, идеологических программ и, конечно же, к освоению требующихся на все это немалых бюджетных средств.
Излишне говорить, что реализация таких намерений означала бы нарушение конституционного принципа отделения Церкви от государства. К тому же в составе органов законодательной и исполнительной власти и без того есть компетентные инстанции, ответственные за планирование и проведение государственной политики в сферах, привлекающих ныне интерес Церкви. Только если там работают профессионалы, им вряд ли понадобятся подсказки от людей в рясах. Тем более что эти подсказки зачастую оказываются не только дилетантскими, но и в высшей степени неуместными.
Яркий тому пример – принятый Архиерейским Собором 2013 года документ под названием «Позиция РПЦ по актуальным проблемам экологии». Этот текст, как и большинство его аналогов, представляет собой эклектичную мешанину понятий, заимствованных из принципиально разнородных и плохо совместимых дискурсов мышления, что делает его совершенно несостоятельным ни с богословской, ни с философской, ни с экологической точек зрения. Зачастую используемые понятия осмыслены смутно и неточно, а некоторые утверждения ошибочны и противоречивы.
В частности, документ гласит: «Многообразные проявления греховного отношения к природе характерны для современного «общества потребления», ставящего главной целью получение прибыли. Единственная возможность восстановить здоровье природы состоит в духовном возрождении личности и общества, в подлинно христианском, аскетическом отношении человека к собственным потребностям, обуздании страстей, последовательном самоограничении».
К вдохновляющим примерам самоограничения «духовно возрожденной» личности обратимся ниже. Для начала же заметим, что цель самого по себе общества потребления вовсе не заключается в получении прибыли, а идея аскетизма отнюдь не является специфически христианской. Весьма опрометчиво со стороны авторов экологической декларации РПЦ и напоминание о том, что Церковь молится «об избавлении от стихийных бедствий, вредоносных животных» и т.п. Ведь выражаемая такими молитвами установка – не что иное, как активное стремление к нарушению естественного природного баланса, то есть ярко выраженный образчик антиэкологического мышления и образа действий. И как же это совместимо с декларируемой целью «восстановить здоровье природы»?
Но главная проблема – не в отдельных противоречиях, а в самой постановке вопроса. Вообще, Церкви лучше было бы не касаться экологической темы, ибо, как свидетельствуют исследования ряда современных ученых, именно христианская культура несет на себе основное бремя исторической ответственности за мировой экологический кризис. Одним из первых на это указал профессор университета Калифорнии Линн Уайт (Lynn Townsend White, 1907–1987) в своей знаменитой статье «Исторические корни нашего экологического кризиса» (1967), где веберианский метод «понимающей социологии» применен к генезису проблем экологии: «То, как люди обращаются со своим окружением, зависит от того, что они думают о самих себе и о своих связях с вещами вокруг себя. Экологические отношения человека глубоко обусловлены его верованиями относительно своей природы и судьбы, то есть религией». Поэтому «экспансию науки и техники невозможно понять исторически, если оставить без внимания специфику отношения к природе, глубоко укорененного в христианской догматике».
Природа на пыточной
скамье
Весьма показательно, что авторы экологической декларации РПЦ не смогли обойтись без упоминания о «библейском учении об отношениях человека и тварного мира... о владычестве человека над сотворенным Богом миром, которое должно быть сообразным всеблагому творчеству Создателя Вселенной, ибо человек создан по образу Божию». Это учение отличается от картины мира языческих религий, согласно которым человек – частица бытия природы, понимаемой как одушевленный мир, где, по словам древнегреческого мудреца Фалеса, «все полно богов». Согласно анимистическим представлениям античности, каждая роща, каждый водный поток имели своего покровителя в лице всевозможных фавнов, кентавров, сирен, наяд. Прежде чем срубить дерево или построить плотину, человеку необходимо было убедиться, что это не разгневает «гения места», не нарушит природной гармонии.
Осмыслив мир как отчужденное творение трансцендентного Бога, а человека – как привилегированного Божьего наместника, библейская религиозная традиция противопоставила человека окружающей природе и создала предпосылки для потребительского отношения к ней. При этом, как подчеркивает Уайт, «христианство не только установило дуализм человека и природы, но и настояло на том, что воля Божия именно такова, чтобы человек эксплуатировал природу ради своих целей». Антропогенные экологические кризисы случались и в Древнем мире, однако масштабный и систематический характер они приобрели в христианскую эру, причем иногда напрямую инспирировались религиозным фанатизмом – в частности, когда христианские миссионеры безжалостно предавали огню священные рощи или когда огромные лесные массивы вырубались для строительства корабельных армад крестоносцев.
В то же время христианское «расколдование» природы – уничтожение языческого анимизма – открыло путь для развития экспериментальной науки. Ведь эксперимент буквально есть «пытка», которая по отношению к населенной богами природе для античного человека была делом глубоко нечестивым и немыслимым. Между тем один из «отцов» науки Нового времени, Френсис Бэкон, прямо говорит, что природу надо положить на пыточную скамью, чтобы выпытать ее тайны. Таким образом, между наукой до и после наступления христианской эры пролегла непроходимая пропасть: с одной стороны – методы описания и классификации, с другой – эксперимента и анализа. По существу, новоевропейское естествознание является детищем христианского богословия: по выражению Уайта, «современные естественные науки – это экстраполяция натуральной теологии».
Данное обстоятельство порой используется осведомленными в истории науки христианскими миссионерами как повод для гордости, однако, если вспомнить, чем угрожает планете неумолимый и фактически вышедший из-под контроля человека научно-технический прогресс, такая гордость покажется неуместной. Проникнув в тайны природы, экспериментальная наука вооружила людей знаниями, позволяющими эту природу уничтожить. Заключенный в эпоху промышленной революции союз науки и техники резко драматизировал противостояние человека и природы, многократно ускорив процессы, стартовавшие еще в Средние века.
Символично, что людям христианского Средневековья Бог представлялся как великий Техник и Архитектор творения, изображался с циркулем, масштабной линейкой или весами, с которыми он проектирует мир, по слову Библии, «мерою, числом и весом». Средневековые монашеские ордена, в особенности бенедиктинский и цистерцианский, превратились в своего рода трудовые армии, вооруженные изобилием технических навыков, среди прочего и по части разработки земных недр, что, кстати, тоже почиталось в язычестве делом нечестивым. «Похищая у земли ее сокровища, мы призываем великую беду на наши головы», – гласит одно из пророчеств индейцев хопи. Вопреки древней мудрости христианство эту деятельность благословило. В церкви местечка Аннаберг-Буххольц, в саксонских Рудных горах даже сохранилось полотно художника XVI века Ганса Гессе (Hans Hesse), где в деталях изображен процесс добычи серебра, причем люди занимаются истощением недр земли под покровительством святых ангелов, которые предстают в роли своеобразных инженеров-наставников.
И хотя с точки зрения религии человечество давно вступило в постхристианскую эру, сами архетипы мышления, в частности экологического, остаются сформированными христианской культурой. А в XX веке эти архетипы были также импортированы в ряд нехристианских стран, что и обеспечило их внезапный промышленный рывок. «Вопреки Копернику, – пишет Уайт, – для нас весь космос все еще вращается вокруг нашего маленького земного мира. Вопреки Дарвину мы в глубине сердца вовсе не считаем себя частью природных процессов... Мы и дальше будем идти по пути углубления экологического кризиса, пока не отвергнем христианскую догму, согласно которой у природы нет никакого другого предназначения, кроме как служить человеку». Абсурдно пытаться преодолеть экологический кризис, опираясь на христианскую идеологию, которая, собственно, и породила этот кризис. Чтобы выжить и сохранить свою среду обитания, человечеству необходима принципиально иная экологическая этика, основанная на радикальном переосмыслении места человека в природе.
Слова и дела
Экологическая декларация РПЦ пытается противопоставить «гуманистическому антропоцентризму» некое «теоцентрическое мировоззрение», хотя по существу это одно и то же, ибо человек – образ Божий, венец творения, и не случайно христианство классифицируется учеными как самая антропоцентричная религия. «Христос сам показывает, что воздержание от убийства животных и истребления растений является верхом суеверия, давая понять, что не существует равноправия между нами и животными с деревьями, – пишет учитель Церкви V века Блаженный Августин. – Он послал бесов в стадо свиней и с проклятием засушил смоковницу, на которой не нашел плодов». Аналогичные по смыслу высказывания можно найти и у восточных отцов Церкви. Приводимые иногда в качестве аргумента в пользу «экологичности» христианства легенды о святых, приручавших диких зверей, на самом деле призваны продемонстрировать человеческое господство над прочей тварью, утвержденное еще в раю.
Декларация РПЦ в качестве примера «бережного и целомудренного отношения к окружающей среде» указывает на православные монастыри, в которых «происходило плодотворное взаимодействие благой воли человеческой и освящающей силы Божией, в том числе в области сельскохозяйственной деятельности». При этом опыт монастырского и церковно-приходского «экологически безопасного аграрного производства» выставляется как образец «рационального природопользования для окружающих хозяйств». Конечно, многие посетители монастырей приходят в умиление от монастырского кваса и хлеба, правда, выпекаемого обычно на оборудовании и по технологиям совсем не православного происхождения... В общем, всерьез говорить о какой-то самобытности сегодняшней церковной агрокультуры не приходится. Но так ли благостно все обстояло в истории?
Специфика агропроизводства на монастырских землях периода феодализма уясняется в сравнении с хозяйствами черносошных (свободных) крестьян. Если последние не преследовали коммерческих целей и выращивали столько, сколько было необходимо для выживания, то монахи стремились получить от земли как можно больше, чтобы излишки пустить на продажу, доходы от которой составили один из источников несметных монастырских богатств. К тому же «двоеверие» крестьян накладывало существенный отпечаток на их отношение к природе, делая его более чутким и бережным. Разумеется, отношение к природе христианских монахов было свободно от подобных языческих предрассудков. Монастырское землепользование никак нельзя назвать «экологически безопасным» и даже рациональным: земли эксплуатировались беспорядочно, не выдерживались сколько положено под паром, нередко сдавались в аренду и становились предметом спекуляций. Все это неизбежно вело к их быстрому истощению, и уже на Соборе 1581 года церковникам пришлось признать, что большинство монастырских вотчин находятся в состоянии «запустошения»... Кстати, создание в XVII веке Монастырского приказа - государственного органа, осуществляющего контроль над церковными землями, а также последующая их секуляризация в XVIII веке были продиктованы не в последнюю очередь необходимостью наведения порядка на огромных территориях, зачастую доведенных духовными магнатами до крайнего разорения... Как видим, лубочный пример с монастырями тоже оказывается неудачным.
Однако самый неубедительный – личный пример Патриарха Кирилла, который на практике отнюдь не проявляет ни уважения к природе, ни аскетического самоограничения, к чему призывает на словах. То, как обходятся с природой в загородных резиденциях Предстоятеля Церкви, никак не прибавляет убедительности экологической декларации РПЦ. По данным Всероссийского общественного движения «Открытый берег» (см.: http: //openbereg. ru/? p=2960), при Патриархе Кирилле территория патриаршей резиденции (в РПЦ это сооружение называют «духовно-административным и культурным центром») в поселке Дивноморское Геленджикского района увеличилась в 10 раз, причем под застройку, вырубку и сплошное огораживание РПЦ добилась получения 12,7 га Государственного лесного фонда, покрытых реликтовой пицундской сосной, которые застраивать, вырубать или огораживать закон запрещает в принципе. Также на все время пребывания Патриарха, предпочитающего отдыхать без лишних свидетелей, сторожевые катера наглухо перекрывают примыкающую к поселку акваторию, не делая исключений для рыбацких шхун. В августе минувшего года охрана запретила рыбакам даже выбрать сети, заброшенные в море еще до приезда Патриарха Кирилла; выбранные через пару недель сети были заполнены огромным количеством мертвой рыбы, то есть было спровоцировано настоящее экологическое бедствие...
Вот и приходится в связи с экологической декларацией РПЦ первым делом напомнить ее Предстоятелю евангельское: «Врач! Исцели самого себя» (Лк. 4: 23).
Дарья Гармоненко