Священник Александр Сейчас общим местом стало рассуждение о стихийном монофизитстве православного сознания по отношению к обществу. Однако почему-то это чаще всего интерпретируется как "стремление к бездеятельности", "брезгливый уход от жизни государства и общества". Вот как раз этого-то и не видно.
Как в иерархических структурах, так и в широких церковных кругах прямо-таки довлеет всякого рода политическая озабоченность, существенно заслоняя ту небесную составляющую Церкви, которая и должна была бы свидетельствовать миру о вечном и непреходящем характере христианских истин.
В этом нет ничего удивительного. Мы живем в век политики. В истории человечества был век каменный, бронзовый, железный. Время, в которое мы живем, все чаще называют политическим веком. Политика стала бесспорной доминантой эпохи. Полосы газет, многочасовые новости до предела наполнены практически только одной политикой.
Разумеется, борьба за власть, политические интриги были и раньше, были ничем не слабее нынешних. Но до определенного момента политика редко выходила за рамки довольно узкого, непосредственно заинтересованного круга лиц, составлявшего верхний слой правящей элиты. Споры о власти решались внутри этого круга. К помощи низших слоев прибегали достаточно редко, когда возникала нужда в силе. В основном же их роль состояла в долге следовать за тем, кто брал верх в нередко жестоких, но сокрытых от публичного взгляда дворцовых интригах. В обществе была ситуация, сходная с той, которая хорошо известна в Церкви под именем "клерикализм". Смысл этого явления сводится к тому, что "не дело черни совать нос в стратегические проблемы". И сходство средневековой политики с современной церковной ситуацией отнюдь не случайно. Клерикализм вырос на почве византийского цезарепапизма, когда церковные отношения были построены по образцу государственных, коим были подчинены все сферы общественной жизни.
Конец средневековья и начало так называемого нового времени характеризуется тем, что политика перестает быть уделом избранного круга профессионалов. На смену абсолютистского аристократизма пришла демократия. Причем она вовсе не является, как принято считать, порождением революций. Напротив, демократия - это спасение от революции. Ведь, по сути, революция это разновидность средневекового бунта, способ решения вопроса о власти насильственным путем. Только раньше "чернь" принимала сторону одного из "профессионалов" или ждала, когда кто-то из таких "высших" возглавит толпу, а той тогда останется только предаться его воле. До определенного момента сохранялась вера в аристократию как институт. То, что мы называем революциями, был бунт той же "черни", но уже не искавшей "профессионала" за неимением доверия ни к одному из таковых, и потому выдвигавшего лидера из своей среды.
Нельзя не заметить, что революции порождали не демократии, а деспотии. Если власть аристократии держалась на многовековых устоях, то на чем мог держаться новый правитель, выходец из низов, которые склонны были смотреть на него в соответствии с принципом "я тебя породил, я тебя и убью"? Система иерархического правления и абсолютной подчиненности сохранялась прежней, но держаться она могла только жесткой силой в сочетании с попытками формирования нового "религиозного" отношения к власти. В наибольшей мере это удалось советской диктатуре, новой "религиозности", которой не смогла ничего противопоставить "официальная" религия, утратившая значение веры народа и воспринималась как атрибут обветшавшей властной иерархии.
Подлинный переворот в общественном сознании произошел тогда, когда родилось новое понимание структуры и места власти. Общество пришло к той системе государственного регулирования, которая и называется демократией. Демократия прошла между тоталитаризмом и анархией. Громадную вертикаль государственной иерархии оказалось удобнее положить горизонтально, придав ей тем самым значительную устойчивость и избавив от страха упасть и вдребезги разбиться.
Демократия уже не нуждается в идеологических подпорках. Но именно для этой цели использовалась ранее Церковь. Пошел процесс так называемой секуляризации. Она всегда спутник демократии и не от какого-то патологического атеизма, как многим кажется. Просто Церковь освобождается от несвойственной ее природе роли идейного гаранта светской власти. Секуляризация уничтожает внешний "религиозный" антураж жизни. Малое стадо и не призвано быть большим. Фактически это прыжок в реальность. Одно из последствий разочарования в построении "Царства Небесного" на земле.
Трагедия современной Русской Церкви и состоит прежде всего в том, что она продолжает понимать себя как часть власти, ищет свое место даже рядом с откровенно богоборческим режимом. Какая уж тут "брезгливость" к земному. Просто ждем хозяина, который найдет место и Церкви в его властной пирамиде.
С этой точки зрения и современный "монархический шовинизм", и послереволюционное "обновленчество" - одного поля ягоды. Все эти движения фактически не имеют никакого отношения к Церкви, это лишь исторические формы поиска церковными структурами места под солнцем, коим для них является только земная власть, она для них "и брат, и сестра, и матерь". Солнце-Христос с Его Царством для них не более чем далекая от жизни риторика. Различие же между "обновленчеством" и современными монархистами только в том, что входы под сень власти они искали в разных исторических обстоятельствах и подходили соответственно с разных сторон, порой противоположных. Это только демонстрирует беспринципность тех, кто узурпировал право действовать от имени Христовой Церкви - столпа и утверждения Истины. Стоит ли удивляться, что среди союзников церковных "консерваторов" и коммунопатриоты, и язычники-нацисты? Не должна вводить в заблуждение и нарочитая "оппозиционность" всех этих кругов. Она проистекает от нестерпимой жажды припасть к рулям управления и понимания того, что демократия не даст идеологическому тоталитаризму места во власти. Пользуясь собственно правами и свободами демократии, эти тоталитарные круги не довольствуются ее рамками и ненароком то и дело призывают к бунту и даже "к топору". Им ближе средневековый путь к власти через насилие.
Но даже сравнительно умеренные и "конструктивные" церковные круги испытывают определенное недоверие и подозрительность к демократической форме правления. Казалось бы, из христианского вероучения такое отношение не следует. Демократия, как это уже не раз отмечалось, строится на принципах свободы, ответственности и равенстве индивидуумов перед Богом. Свободное творчество личности сдерживается только возможностью осуществления таких же прав другими членами общества. Власть в значительной мере сужает поле своего влияния, оставляя его для других форм общественной жизни, в том числе и религиозных. При этом власть перестает претендовать на роль носителя "богоданного" земного устройства, признавая за собой характер "чисто земной, временной и преходящей ценности, обусловленной наличием в мире греха и необходимостью его сдерживания". (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви)
Почему же православному сознанию порой милее абсолютистские, даже откровенно богоборческие режимы, явно склонные к абсолютизации себя как ценности? Почему в тех же "Основах", хотя и с определенными оговорками, но все же отдается дань почтения средневековому мифу церковно-государственной "симфонии"? Про демократию же говорится нарочито сдержанно, что эта форма правления, характерная для секулярного общества, а "утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате обществом религиозных целей и ценностей, о массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом".
Все это свидетельствует не о чем ином, как о том, что Церковь осталась в средневековье и потому никак не может твердо определиться в отношениях с современным миром. Отсюда и пресловутое "монофизитство". Понятно, что истины Церкви вечны и не должно "приспосабливать" их под современность. Но не нужно приспосабливаться и под другие столь же преходящие времена. Нужно просто жить сегодня, а не позавчера и адекватно реагировать на действительность не в соответствии с полюбившимися идеологическими мифами, а в соответствии с евангельским духом Христова учения.
Конечно, в первую очередь прежде, чем что-либо возвещать миру, Церковь должна обратить пристальный взор на себя. Вглядевшись, мы увидим, что само иерархическое устройство Церкви еще вполне в духе "симфонических" времен. Епископ не столько отец, сколько князь Церкви. Народ, конечно, не безмолвствует. Но его не склонны слушать. Всегда считается лучшим, когда за народ говорит его высокий представитель. А "мнение народа" используется в качестве аргумента в закулисных "верхах". "Мнение" же это часто формируется по такой же технологии, которая успешно практиковалась в тоталитарной империи Советов. Сам стиль разработки и утверждения тех же "Основ" - яркая тому иллюстрация. Многие церковные конфликты не были бы таковыми, если бы они решались не в духе таинственного сбережения сора в избе, а в духе честного и открытого демократического обсуждения с уважением всех возможных мнений. Иерархическая келейность выглядит нелепо из-за того, что происходит она перед лицом внецерковной публичности. Чем сетовать на эту публичность, не лучше ли, не пугаясь собственного народа, ответить публичностью внутрицерковной? Это соответствовало бы даже не столько духу времени, сколько духу апостольской Церкви.
Свое отношение к оппозиции Церковь должна пересмотреть не только внутри, но и вне. В абсолютистском обществе оппозиция была возможна только как бунт, к которому Церковь, естественно, могла относиться однозначно как нарушителю общественного мира.
Оппозиция была асоциальным явлением. В современном же обществе она является не просто легальным и терпимым дополнением власти, но ее неотъемлемой частью и даже непременным восполнением, условием ее легитимности.
По большому счету сама Церковь глубоко оппозиционна. Она противостоит структуре мира, сформировавшейся после грехопадения.
При этом Церковь может и должна стоять над схваткой власти правящей и власти оппозиционной. С одной стороны, она им "покорна" в равной мере, поскольку это ветви легитимной власти. С другой стороны, ее высшая, надмирная оппозиционность тоже легитимна уже с земной точки зрения. Поэтому эта оппозиционность носит повседневный и рабочий, а не чрезвычайный характер "мягкого" бунта через гражданское неповиновение, возможность которого провозглашают "Основы".
Минск
