Препятствия служению и несбывшиеся надежды

	Одним из главных направлений социальной деятельности Церкви должна быть помощь больным детям и детям-сиротам. Фото Саяра Абдрахманова

Социальное служение, изначально присущее христианской Церкви, - служение милосердия. "Накорми голодного, дай попить жаждущему, приюти странника, приди навестить больного, посети заключенного" - эти правила восходят к словам Самого Христа. В наши дни, рассуждая о социальном служении Церкви, многие имеют в виду что угодно, но только не служение милосердия. Чаще всего говорят об участии Церкви в политической жизни, о ее присутствии в армии и школе, о контроле за общественной нравственностью. Ну что ж, посмотрим для начала, как обстоят дела с этими служениями.

После крушения коммунизма достаточно многие ошибочно полагали, что православие способно выступить в роли государственной идеологии новой России. Некоторые столь превратно понимали роль духовенства и особенно епископата, что вообразили, будто епархиальные архиереи могут заменить секретарей обкомов, Священный Синод способен выполнить роль ЦК КПСС, а Святейший Патриарх - это нечто вроде генерального секретаря ЦК. Люди просто не знали и не могли понять, что православие - не "система идей и представлений" (то есть идеология), а нечто иное - выходящее за рамки понятий и опыта человека неверующего. Не подумали о том, что настоящих (т.е. хотя бы раз в неделю посещающих храм) православных у нас ничтожно мало, что современное российское общество образуют люди разных национальностей и разной религиозной принадлежности, что после семидесяти лет борьбы с религией большинство наших граждан атеисты. Не вспомнили и о том, что наши чиновники, едва освободившиеся от партийной опеки, уж никак не захотят попасть под опеку Церкви. Вероятно, некоторые были введены в заблуждение превратным толкованием исторического опыта и особенно воспоминаниями о "триаде" графа Уварова "самодержавие-православие-народность". Но в России уже давно нет того типа народности, на который "триада" должна была опираться. Не вредно вспомнить о том, что "триада" плохо выполняла свою роль уже 100 лет назад. Наконец "триада" без самодержавия - пустой звук. Теперь постепенно приходит понимание реальной ситуации и вместе с тем - разочарование в изначально ложной надежде сделать православие государственной идеологией. Появляется и сознание той колоссальной опасности для Церкви и государства, которую таит идея "диктатуры под флагом православия", вынашиваемая некоторыми околоцерковными политическими экстремистами. Лет пять назад многие не понимали, что "православная диктатура" не способна служить Церкви, но неизбежно будет использована бессовестными политиканами для тирании над Церковью и над обществом. Сегодня это ясно уже очень многим. Даже весьма консервативные верующие начинают говорить об опасности подменить Церковь Христа "церковью кесаря", начинают предупреждать об угрозе "православной" инквизиции, начинают сознавать религиозную недопустимость подавления всякой свободной мысли.

Дополнительный удар по надеждам применить православие в качестве политической идеологии нанесла минувшим летом война на Балканах. Часть верующих (и даже неверующих) оказалась шокирована попытками использовать ссылки на православие в целях пропаганды войны с "проклятым Западом". Разочарованы и сторонники "военно-патриотического православия": оказалось, что в среде рядовых верующих воинственные призывы увлекают более всего тех, кто недавно пришел в Церковь, а не тех, кто имеет многолетний опыт религиозной жизни.

Стоит отметить, что многие православные очень болезненно и, как правило, резко отрицательно относятся к любому использованию религии в целях политики. Конечно, верующий может участвовать в политической жизни (например, в выборах). Но сочувствие православного человека политическим движениям экстремистского толка (коммунистическим или националистическим) часто вызывает у других верующих полное недоумение. Ведь экстремизм - это всегда ненависть к "чужим", а Христос призывал всех любить. Впрочем, и неверующих удивляют "странные" совместные демонстрации православных, коммунистов и националистов, где трудно увидеть христианскую любовь, но легко встретить злобу и агрессию.

Место Церкви в армии - большая самостоятельная проблема. Прекрасно, если священник на передовой помогает солдатам и офицерам не озвереть в мясорубке войны. Но если кто-то хочет использовать священника в роли политрука, мы рискуем навязать Церкви задачу, которую ей лучше не решать. Когда государство приказывает воевать и убивать - это никого не удивляет, ибо все привыкли к тому, что государство принадлежит миру греха. Но если к войне будут призывать от имени Православной Церкви, мы рискует подорвать престиж православия. Разумеется, пацифизм наивен и не учитывает реалий нашего мира. Но не только пацифисты усматривают кощунство во фразах типа "православие должно быть главной поддержкой военно-патриотического воспитания граждан России". Кощунство здесь даже видят двойное - против Бога, призывающего "не убий" (как с этим призывом совместить военное дело?), и против патриотизма, который, оказывается, столь слаб и хил, что требует подпорки в виде православия (тогда что же выходит - неправославные имеют право патриотами не быть?).

Когда газета "Известия" опубликовала фотоснимок священнослужителя, окропляющего святой водой боевую технику федеральных войск, участвующую в чеченском конфликте, мне был задан вопрос: "Неужели это - православие?". Что тут ответить? В армии для Церкви есть вполне подходящие дела, не грозящие ей потерей престижа. Например, будет очень хорошо, если присутствие Церкви в армии поможет избежать дедовщины и других наших армейских безобразий. Но выходить за рамки подобных дел - значит демонстрировать излишние сближение Церкви и государства, а это легко может стать знаком богоотступничества. Результатом будет вред и для армии, и для Церкви, и для государства. Мы рискуем получить недоумение одних верующих и неверующих, насмешки - других, неприязнь к православию - третьих.

Церковь в армии - возрождение имперских традиций? В таком случае надо быть последовательными. Армия Российской империи не была чисто православной. Надлежащие ритуалы были предусмотрены для всех вероисповеданий - даже для язычников. При этом доведенное до логического конца церковное присутствие в армии означает формирование войск по конфессиональному признаку: православная дивизия, исламская дивизия, баптистский саперный полк, медицинская рота адвентистов седьмого дня... Даже если такое возможно, что делать тем, кто не определил еще свою религиозную принадлежность?

Больной вопрос - отношения Церкви со школой. Показательно, что призывы срочно "оправославить образование" чаще всего исходят от людей малоцерковных. Они понимают православие не как жизнь со Христом и во Христе, а как сумму рассудочных знаний. Полагают, что если ребенок зазубрит некоторый набор догматических формулировок, то он сразу станет и лучше учиться, и лучше себя вести. Но думающие и духовно опытные верующие понимают, что все гораздо сложнее: пятерка в школьном аттестате по Закону Божию не сделала благочестивым христианином ни Владимира Ульянова, ни многих других образованных его сподвижников. Разумеется, родители должны иметь возможность учить детей основам православного миропонимания. Но здесь не может быть никакого принуждения - иначе навязанная "сверху" казенная "православность" вызовет только отчуждение и неприязнь. Разве мы забыли, как принудительное изучение марксизма в школе и вузах отвращало людей от коммунизма? Кроме того, изучение православия надо организовывать грамотно. В противном случае придуманный атеизмом конфликт религии и науки из домысла станет реальностью. Мы и так уже встречаем людей, вообразивших, что должна существовать какая-то особая (!) православная математика, физика и химия.

Весьма печально выглядит деятельность ряда православных верующих по защите общественной нравственности. Во-первых, эта деятельность часто оказывается почти безуспешной. Во-вторых, она нередко принимает скандальную форму, что явно не соответствует призванию Церкви. Наконец, многогранная проблема нравственности у наших православных слишком часто сводится только к одному - вопросу пола. Неужели во всех других сферах нравственности у нас полный порядок?

Ну а как все-таки быть со служением милосердия? В советское время церковное это служение оказалось в нашей стране почти под полным запретом. Не могло быть и речи об организации от имени Церкви домов престарелых, приютов для сирот и т.п. Максимум, что дозволялось (и то не всегда), - присутствие нищих на паперти.

Даже такое элементарное проявление милосердия, как посещение священником умирающего в больнице, - встречало решительное противодействие. В наши дни для служения милосердия в России открывается широкий простор - сколько у нас одиноких больных и стариков, сколько сирот, сколько лишенных крова! Люди ждут, что нуждающиеся получат от Церкви хоть какую-то помощь, и недоумевают, почему в некоторых храмах золотят купола, но выставляют за дверь беженцев.

Впрочем, даже там, где верующие пытаются возродить служение милосердия, не все идет гладко. Определенное противодействие социальному служению Церкви продолжает оказывать наша бюрократия. В одних случаях чиновники видят в Церкви помеху, способную ограничить власть "аппарата". В других - противодействие объясняется невежеством и самодурством. Не редкость - препятствия, обусловленные чьими-то корыстными интересами. Например, если церковная община организует приют для беспризорных детей, а здание приюта приглянулось влиятельной коммерческой структуре, вполне можно ждать неприятных сюрпризов. Наряду с прямым внешним противодействием серьезным препятствием на пути служения милосердия оказывается элементарное неумение верующих вести дело. Например, многие православные оказались совершенно неспособны к такой форме социального служения, как "телефон доверия": причина неспособности - стремление рассматривать мир с узкоконфессиональных позиций и желание не столько помочь человеку, сколько обязательно направить его в православный храм.

Социальное служение требует открытости Церкви обществу, требует терпимости к чужим мнениям и способности вести диалог с инакомыслящими. Открытость нельзя путать с беспринципностью. Христос был открыт даже мытарям и блудницам, и все же никто не может назвать Его беспринципным. Открытость означает готовность к общению, но в сознании части наших православных царит противоположная установка на закрытость и самоизоляцию. Такие верующие ощущают себя не посланцами Христа, призванными нести в мир Его любовь и милосердие, а скорее солдатами в осажденной коварными врагами крепости, причем в роли ненавистных врагов как-то незаметно оказываются почти все "внешние". Тут открытость воспринимается почти как предательство, а ограниченность и фанатизм выглядят добродетелью. В результате социальному служению начинают препятствовать сами верующие. Даже сбор средств для новогодних подарков может вызвать бурю возмущения фундаменталистов, заподозривших, что речь идет о праздновании Нового года не по церковному календарю. Доходит до заявлений, что "православный должен молиться и поститься и больше ничего не нужно", - но Церковь учит иному! Противоречащее заповедям Евангелия стремление к закрытости мешает не только социальному служению Церкви. Желание верующих "от всех отойти подальше" ослабляет влияние Церкви, препятствует приходу в нее новых членов, создает нездоровую атмосферу вокруг религии.

Для общества вредна и другая крайность, противоположная закрытости, - легкомысленная духовная всеядность, одинаково готовая приветствовать и религию, и вздорные суеверия, и антирелигию типа "церкви сатаны". Возможно, надо нам делить религиозные конфессии не на "традиционные" и "нетрадиционные", а на те, которые стремятся (пусть даже с ошибками) следовать законам добра и человеколюбия, и те, которые сознательно обращены ко злу. Впрочем, даже с понятием "традиционная" конфессия у нас не все гладко: русское католичество и русский протестантизм появились задолго до революции, но эти конфессии многим у нас все еще кажутся "нетрадиционными". Православная Церковь пытается противостоять излишней всеядности, но результатом нередко являются разного рода недоразумения.

Что порождает стремление и к закрытости, и к всеядности? Начнем с закрытости. Частая и очевидная ее причина - религиозное невежество и ограниченность духовного кругозора. Не редкость - желание ощущать свое и "своих" превосходство, т.е. гордыня. Грех гордыни нередко дополняется грехом маловерия - маловер тянется к закрытости потому, что ощущает слабость своей позиции и боится эту слабость обнаружить. Показательно, что в сознании ревнителей "закрытого православия" Христос обычно как бы задвинут куда-то на задний план, а вперед выступают "подпорки" в виде неумеренного внимания к церковным канонам и обрядам. Разумеется, сами по себе каноны и обряды нужны Церкви, но если у человека главное в вере заслоняется второстепенным, есть основания заподозрить, что с верой такого "православного" что-то не в порядке. Закрытость может быть вызвана и желанием уйти от необходимости выбора, уйти от различения истины и заблуждения. Если все религии, кроме одной, абсолютно ложные, а единственная оставшаяся - абсолютно истинная, то вопрос о выборе вроде бы не возникает. Но если в "своей" религии не исключены заблуждения, а "чужая" не лишена хотя бы проблесков истины, может возникнуть мучительный для некоторых вопрос о выборе. Религиозные и психологические причины закрытости дополняются сознательными усилиями известных сил.

Известно, что атеистическая советская власть преднамеренно насаждала религиозную закрытость, стремясь ослабить влияние Церкви на общество. Не остались в стороне и некоторые силы на Западе, уже давно рассуждавшие о "православном фундаментализме" как об орудии, с помощью которого можно сеять раздор и конфликты в России. Удивительно, как легко многие наши церковные "консерваторы" охотно подхватывали фундаменталистские идеи РПЦЗ, забывая о связях РПЦЗ с враждебными России кругами. К причинам всеядности можно отнести все то же религиозное невежество, маловерие, желание уйти от необходимости выбора и, наконец, преднамеренные попытки ослабить позиции Церкви и внести сумятицу в общество. Как говорится - противоположности сходятся.

Социальное служение Церкви не сводится к византийской идее "симфонии" Церкви и государства. "Симфония" заманчива, но далека от реальности. Даже в условиях Византии "симфония" часто оказывалась мечтой, имеющей мало общего с действительностью. Императорская Россия была много дальше от идеала "симфонии", чем Византия. А в современной России необходимых условий для "симфонии" просто нет. Лучшее, на что можно надеяться, - мирное сосуществование христианских Церквей и терпимого к здоровой религиозности государства. Худшее, что нам угрожает, - даже не атеизм, а попытки извратить православие, попытки превратить его в орудие для достижения недобрых политических целей. В этом случае и социальное служение Православной Церкви неизбежно будет извращено.