Лада Аристархова Дэвид Дюбал. Вечера с Горовицем. - М.: Классика-XXI, 388 с.
Автору книги выпало счастье на протяжении нескольких лет в приватной обстановке общаться с "императором всех пианистов". В непринужденных раз-говорах о музыке и музыкантах вырисовывается осененный харизматическим ореолом образ великого Горовица - образ жизненный, цельный и подкупающе правдоподобный. Впрочем, неудивительно, что последний представитель "расы гигантов", исполненный величия культурных героев XX века и ошарашивающих, почти гротескных противоречий, оказался столь выигрышной фигурой для мемуаров. О его вызывающе оригинальном поведении, склонности к "шоуменским" выходкам, астрономических гонорарах, непомерных требованиях к бытовому и артистическому комфорту ходили легенды. Горовиц - сибаритствующий "нарцисс" и откровенный фигляр. Горовиц, оживленный и шаловливый, мрачный и истеричный. Горовиц, способный своей игрой погрузить слушателей в благоговейный транс, а спустя несколько минут ребячливо дурачиться. Горовиц, прилюдно обсуждающий проблемы пищеварения и без колебаний готовый вы-ставить за дверь всякого, кто явился в его дом без галстука-бабочки - все эти бесчисленные лики и гримасы эксцентричного гения, как в калейдоскопе, мель-кают на страницах воспоминаний.
Дэвид Дюбал - пианист, профессор Джульярда, журналист и музыкальный редактор нью-йоркской радиостанции WNCN. Он виртуозно сочетает профессиональную точность суждений с легкостью, доступностью и публицистической яркостью изложения. Порой читатель испытывает удивительное ощущение, что и он находится под воздействием гипнотической ауры маэстро - сидит ли тот за тарелкой супа с салфеткой, заткнутой за воротник сорочки, или спонтанно бросается к роялю, чтобы наиграть что-нибудь из Моцарта или Листа.
Немалой долей привлекательности книга обязана рассыпанным на ее страницах шокирующим подробностям, касающимся приватной сферы жизни Горовица, а также любопытным суждениям психоаналитического толка. "Личность Горовица была глубоко эротична. рояль был его плотью, а аудитория - объектом вожделения. Что бы ни играл Горовиц - все звучало у него сексуально". Подобные пассажи, сколь бы эпатирующими они ни казались, написаны не "клубнички" ради: они действительно во многом отражают суть артистического темперамента пылкого рыцаря фортепиано.
Превосходно прижившийся в космополитичной и воинствующе материалистичной Америке, Горовиц жаждал славы и не был равнодушен к мамоне; он беспрестанно метался между двумя ипостасями собственного "я" - высокого полета художника и виртуозного трюкача, умеющего ловко срывать аплодисменты. И Дюбалу, умеющему при случае сдобрить свои живые и колоритные психологические зарисовки мудро взвешенной долей иронии, удалось показать в гении это "слишком человеческое". "Великие композиторы были людьми, и я люблю их как людей", - говаривал своему собеседнику маэстро. Но еще выше неподдельного интереса к "человекам" и страстной любви к музыке стояла для Горовица игра на фортепиано: она была для него всем, что он имел и хотел в этой жизни.
