Игорь Зотов Андрей Макаревич. "Сам овца". Биографическая проза. - М.: Захаров, 2001, 268 с.
СРЕДНЯЯ часть книги Андрея Макаревича, названная по первым строкам известной его песни "Все очень просто", хронологически написана на целых десять лет раньше первой и последней и посвящена собственно истории легендарной "Машины времени". Любопытно, что как раз эта часть - гораздо менее интересна, чем другие две. Перечисление событий, приходы и уходы тех или иных музыкантов, интриги тогдашних властей - все это прочтут с удовольствием, наверное, только сугубые фанаты группы и самого Макаревича. Единственное, что хорошо в этой части, так это ее предельная корректность. Макаревич никого не осуждает, не раздает серег задним числом.
Гораздо любопытнее первая часть - "Сам овца", и последняя - "Дом". Вроде бы странно, но в них о самом Макаревиче сказано много больше, чем в истории, сделавшей его "звездой" отечественного рока. В них четко следятся истоки макаревических текстов и музыки. С этой точки зрения весьма характерно начало книги - вполне расхожие, а временами и высокопарные рассуждения о природе творчества. Не только музыкального, но и - вообще. Вот где зарыта собака ложной многозначительности "Марионеток", "Поворота" и им подобных песен. Той многозначительности, что раздражала еще в семидесятые годы. Но она же и была главной причиной бешеной популярности группы.
Занятный эпизод как раз на эту тему описал сам автор. На рынке к нему подошла пожилая женщина, "очень приятная и интеллигентная", и призналась, что и она сама, и дочка, и оба внука ее слушают его песни: "И календарь ваш у нас висит, и почти все пластинки есть, и в доме всегда звучит ваша музыка!"
И когда я уже совсем растаял, добавила: "Ваша и Славочки Добрынина".
Это обидное для Макаревича признание не так уж и неправомочно. Широкая популярность всегда - с некоторой пошлинкой. И невозможно себе представить, что подобные слова пожилая женщина могла бы обратить, скажем, к Борису Гребенщикову.
Макаревич жалуется: "Нет, не ревность душила, клянусь вам, а жуткая обида на зрителя, которого мы вчера считали своим (не своей собственностью, но своим по убеждениям!), - за зрителя, который сегодня с таким наслаждением позволяет себя дурачить". И напрасно жалуется, поскольку нонконформизм машиновременского типа был вполне удобен всем и в 70-е, и в 80-е, и в прочие годы.
Но все это ровным счетом не имеет никакого отношения к собственно мемуарным страницам книги. К тем страницам, где Макаревич рассказывает не о гибельности социалистического строя, а о своем происхождении, о коммуналке на Волхонке с окнами прямо на Пушкинский музей. Об отце и матери. О том, как пил водку на даче у Михалкова и заблудился в тамошних заборах.
Рассказывает честно и, что называется, без понтов. И это приятно. Понятно, что от автобиографии какого-нибудь вполне безвестного человека рассказы Макаревича выгодно отличают их вполне узнаваемые и популярные персонажи. Интересно же, в конце концов, прочитать, как выматерился Градский или что сказал Абдулов. Но у Макаревича - редкая вещь для мемуаров - обошлось без пошлых сплетен и сведения счетов.
Казалось бы, пиши свой мемуар без философий, а философии уж сами построятся по мере твоего писания. Зависимо от писательского таланта, композиционных изысков и отобранных деталей. "Сам овца" без философий - чтение увлекательное. Но вот парадокс: в последней части книги, после занятного описания своего дома и его обитателей, после скромного и славного описания событий августа 1991 года и своего в них участия, Макаревич вдруг возвращается к философии. Но уже на совершенно другом уровне. Сперва - ностальгическая ода советской пельменной, потом забавный, стилистически безупречный эпизод про то, как на каком-то греческом острове его компания спутала частный дом с придорожным кафе и что из этого вышло, и наконец - перечень "вечных" вопросов самому себе.
Каждый из которых прямо-таки вопиет о том, что всенародная популярность и простое счастье - две вещи несовместные. (Кто бы смог заподозрить вечно улыбчатого и внешне успешного Андрея - в таких откровениях!) К примеру: "Я не понимаю, почему во всех четырех Евангелиях Иисус гневался, скорбел, вопрошал и учил, но ни разу не улыбнулся". Действительно, почему?
