Религиовед – всегда философ

В МГУ не считают, что религиовед должен абстрагироваться от личных убеждений.
Фото Лидии Орловой

Необходимость ликвидации всеобщей безграмотности в области духовных традиций нашей страны широко обсуждается как на государственном уровне, так и в среде религиозных деятелей. Между тем учебные заведения России ежегодно выпускают специалистов, которые должны быть в авангарде этого процесса – религиоведов. В числе этих учебных заведений, конечно, Московский государственный университет, его философский факультет. О современном состоянии религиоведческого образования в России ответственный редактор «НГР» Андрей МЕЛЬНИКОВ беседует с деканом философского факультета МГУ, членом-корреcпондентом РАН, профессором Владимиром МИРОНОВЫМ.

– Владимир Васильевич, религиоведение в России появилось «из ничего» в 1990-х годах или научный атеизм советской эпохи можно считать частью его истории?

– Сам термин «религиоведение» существовал и раньше, но его становление в качестве отдельной научной дисциплины пришлось на 1990-е годы. В МГУ была создана первая кафедра, которая как раз и взяла этот термин на вооружение. В основе религиоведения как научной дисциплины – внеконфессиональное исследование религии. Мы изучаем религию прежде всего как культурный феномен. Но, несмотря на то что сама специальность возникла 15 лет назад, до этого существовала солидная традиция исследования религии в России. Об этом мало кто знает, но в МГУ в советский период не было кафедры атеизма, а существовала кафедра истории и теории атеизма и религии. В рамках этой кафедры, безусловно, большое место принадлежало изучению атеизма как варианту проявления свободомыслия в культуре, но одновременно здесь исследовались классические проблемы религиоведения, включая анализ социальных и психологических корней религиозного сознания, история религиозных течений и конфессий. Более того – парадокс ситуации – в советское время именно на этой кафедре был кабинет, куда студент философского факультета мог спокойно прийти и почитать Библию, творения святых отцов Церкви. Здесь хранилась дореволюционная духовная периодика, тогда как для студентов любого другого факультета этот материал был недоступен. Некоторые из них, например харьковский журнал «Странник», трудно найти даже в крупных библиотеках. Философский факультет Московского университета – это важнейшая составная часть модели классического университета, в котором не мог господствовать оголтелый атеизм, несмотря на усилия партийных идеологов. Во многом это было классическое религиоведение, основанное на сравнительном изучении религии и ее форм. Следует отметить, что и в Европе наряду с теологическими факультетами, где религия исследуется с конфессиональных и богословских позиций, часто параллельно (как, например, в Польше) существуют факультеты и центры религиоведения. Необходимо отметить, что сегодня моден так называемый методологический атеизм, который, по мнению его представителей, не должен при исследовании религии совмещаться с внутренними религиозными убеждениями. Но эту позицию также нельзя абсолютизировать, ибо мы имеем дело с очень сложным объектом исследования, который сопряжен с феноменом личной веры, от которого полностью абстрагироваться невозможно. Поэтому на нашей кафедре, которая с 1991 года имеет название «кафедра философии религии и религиоведения», придерживаются разных методологических позиций, позволяющих исследовать феномен религии наиболее полно.

– В конце 80-х годов возникла тенденция отрицать ценность научного атеизма, считать его чисто идеологическим явлением, не научным, не наработавшим своей методологии. Сейчас, через 20 лет после этого всплеска скепсиса по отношению к советскому наследию, можно предположить, что кое-что из методов, из наработок того времени имеет научную ценность?

– Все зависит от качества исследования, определяемого не внутренней личностной позицией, которой придерживается ученый по отношению к религии, а объективностью получаемых результатов. Нельзя отрицать того, что человек может быть атеистом, который, однако, должен понимать, что может существовать и противоположная позиция. Как раз свободомыслие, как иногда мягко обозначают атеизм, должно признавать свободу любой мысли, в том числе и религиозной. Это может стать предметом полемики, но не агрессивного неприятия. В советский и постсоветский период было наработано очень много. Активно отрабатывались социологические методы исследования, глубоко изучалась история религиозных текстов, религиозных учений Востока и Запада. Жесткая атеистическая позиция отражает достаточно примитивное и идеологизированное мировоззрение, которое, как это ни странно, сродни религиозному фанатизму, даже по стилю поведения. Религиозные фанатики сжигали неверующих на кострах, а фанатики от атеизма – отправляли на смерть в лагеря. Но к чести факультета, он был свободен в своих религиоведческих исследованиях от фанатизма подобного рода. На кафедре работали специалисты, которые хорошо знали религию, изучали ее, и их труд органично стал наследием отечественного религиоведения. Это связано с общей философской установкой, в основе которой лежит свободное мышление, которое нельзя (если сам человек этого не хочет) ограничить никакими рамками. Поэтому человек может быть внутренне свободен в условиях самого жесткого тоталитарного режима и, напротив, абсолютно несвободен в условиях самой оголтелой демократии. Не случайно философский факультет, несмотря на его статус идеологического факультета в советский период, регулярно поставлял свободно мыслящих диссидентов, вспомню в этой связи лишь имена Александра Панарина и Александра Зиновьева. Не случайно также, что его неоднократно закрывали или пытались закрыть как до 1917 года, так и после. У философии вообще сложные отношения с властью. Власть поддерживает философию, пока та фундаментализирует ее идеологические установки, и, напротив, жестко поступает с философами, начиная с Сократа, когда их размышления вступают в противоречие с действиями властей.

– Какова мотивация нынешних абитуриентов, поступающих на отделение религиоведения?

– Реформа образования, которую в силу ее длительности и последствий лучше называть контрреформой, разрушила именно мотивацию молодых людей, выбирающих ту или иную специальность в качестве своей дальнейшей карьеры и судьбы. О какой мотивации может идти речь, когда документы одновременно подаются на химический, философский и юридический факультеты? Тем не менее конкурс на специальность «религиоведение» у нас был одним из самых высоких. На одно место претендовали 12–15 человек. У нас небольшое количество бюджетных мест – 15. Но нам пришлось потрудиться, чтобы заполнить эти бюджетные места, потому что ребята по результатам ЕГЭ параллельно попадают в другие вузы, в том числе по аналогичной специальности, например в Центр изучения религий РГГУ, а также на другие факультеты. Сегодня у абитуриентов нет четкой цели, и ее часто определяют за них родители или обстоятельства. Тем не менее многие ребята приходят на наш факультет и получают здесь качественное образование.

Освоение специальности «религиоведение» представляется достаточно тяжелой задачей, ибо в его основе лежит курс философии религии, который подкрепляется целой сетью более специализированных религиоведческих дисциплин, а также сопряженных с этим освоением ряда древних языков. Новый стандарт более гармоничен и сочетает междисциплинарное изучение религий с общефилософской подготовкой. Ребятам, которые поступают на религиоведение, приходится нелегко.

– Но есть мотивация житейского порядка, абитуриенты же должны понимать, что через пять-шесть лет надо трудоустраиваться.

– Поскольку в стране разрушено государственное распределение, выпускник получает у нас диплом и сам ищет работу. Курс философии является обязательным во всех вузах, но понятно, что процент ребят, которые идут работать преподавателями, мизерный, потому что зарплата сегодняшнего молодого преподавателя-ассистента порядка 8 тысяч рублей. То же самое с религиоведением. Потребность в религиоведах колоссальная. Ребята устраиваются в аналитических центрах, общественных организациях, газетах, журналах, на телевидении, в конфессиональных структурах. Но обещать, что абсолютно все подготовленные нами специалисты будут работать внутри этой проблематики, мы не можем.

– А в государственных структурах есть место для религиоведов?

Философский факультет МГУ, где готовят в том числе и религиоведов. Современный фасад почтенной академической традиции. Фото Лидии Орловой

– В государственных органах есть наши выпускники, которые там работают в качестве экспертов. Профессор Игорь Яблоков, заведующий отделением религиоведения нашего факультета, входит во многие экспертные структуры и при правительстве, и в администрации президента России. Сейчас дискутируется вопрос преподавания основ православного воспитания в школе. Наши выпускники активно работают в различного рода православных гимназиях. Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет приглашает наших специалистов преподавать религиоведческие и философские дисциплины. Кстати говоря, и мы оттуда приглашаем к сотрудничеству кадры. У нас читали лекции представители разных вероучений как из Москвы, так и из регионов.

– Позвольте от студентов перейти к преподавательскому составу┘ Несут ли преподаватели старшего поколения груз предрассудков прошлого?

– Знаете, есть другое слово, похожее на «предрассудок», но более точное. Это «пережиток» – то, что пережито нами, а значит, не может быть полностью отброшено, ибо оно уже стало частью нашей жизни. Как раз надо уметь из прошлого, не отрицая его полностью (так поступают, например, в Китае), отобрать все наиболее ценное, оставив в прошлом лишь предрассудки как заблуждения разума, которые также всегда присутствуют. Наша кафедра очень разнолика. Как и в любой социальной системе, есть преподаватели более старшего возраста, которые, как мне кажется, свободны от предрассудков и являются носителями определенного опыта и знаний. Одновременно на кафедре работают молодые преподаватели, в том числе уже не заставшие «атеистические» времена. И, как всегда, существует сложная проблема смены поколений, ибо в государстве (но это отдельная большая тема) не проработан и не обеспечен финансово механизм такой смены, дающий возможность заслуженным людям спокойно отойти от активной работы, уступив место более молодым коллегам. Хотелось бы увеличивать слой молодых и преподавателей, и ученых, но не по критерию их возраста (таких достаточно), а по критерию таланта и профессионализма. У нас как раз недавно был интересный социологический опрос на тему отношения студентов к преподавателям, дифференцированно по разным кафедрам. Несмотря на некоторые мои негативные ожидания, на самом деле студенты часто более позитивно оценивают не молодых людей, а преподавателей среднего возраста. Они получают достаточно высокие рейтинги у студентов.

– По моим наблюдениям, в совершенно разных религиоведческих структурах преподают одни и те же люди. С другой стороны, у нас, журналистов, иногда возникают ситуации, когда по некоторым вопросам мы обращаемся за комментариями к специалистам специальных академических НИИ. Можно ли сказать, что в России свершилось становление профессии религиоведа?

– Профессия, конечно, существует, потому что есть стандарт и есть система профессиональной подготовки. Конечно, религиовед – это интегральная и междисциплинарная специальность. Исследуя конкретную религию, вы необходимым образом должны погрузиться в ту культуру, в которой она возникла и которая во многом определяет особенности ее развития и функционирования. Попробуйте определить, кто такой Конфуций – государственный деятель, философ, основоположник религии? Но это именно особенность китайской и, может быть, шире, восточной культуры. Часто это неразделимо. Понятно, что религиовед из Института востоковедения РАН будет больше ориентирован на эти традиции. Именно в силу своей междисциплинарности и связи с необходимым изучением разных культур, религиоведение имеет, как мне кажется, хорошее будущее, ибо позволяет учесть огромную палитру познавательных интересов и сфер профессионального приложения. Думаю, что она будет хорошо востребована в школах, особенно в условиях нашей многоконфессиональной страны. Хороший преподаватель религиоведения мог бы, как никто другой, объективно сопоставить самые разные вероучения, чего не сделает узкий специалист по Востоку или Европе.

– В этом году завершается апробация экспериментального курса «Основ религиозных культур и светской этики» (ОРКСЭ), но почему-то к ведению этих уроков привлекают учителей самых разных предметов, но только не выпускников религиоведческих отделений.

– Надеюсь, что это скорее техническая проблема, так как в школе учителя привязаны к норме нагрузки и иметь отдельного преподавателя по данной дисциплине – с позиции директора школы недопустимая роскошь, а механизм приглашения преподавателей высшей школы также не отлажен. В частных гимназиях с особыми, углубленными программами эта проблема решается легче. В гимназиях наших выпускников можно встретить чаще. Здесь университеты, как об этом неоднократно говорил наш ректор Виктор Садовничий, могли бы пойти навстречу школе, предоставив свои площадки для такого преподавания.

– От Минобрнауки в связи с ОРКСЭ поступали предложения в адрес вашего факультета?

– Недостаток всей нашей системы образования в том, что концепция его реформы обсуждается в узком кругу, который достаточно четко лоббирует определенные интересы, и это не является, по большому счету, экспертным мнением образовательного сообщества. На самом деле, с нами особо не советуются. И по этому эксперименту тоже. По крайней мере серьезного обсуждения не было. Когда возникают вопросы с введением теологии в список дисциплин ВАКа – здесь к нам обращаются. А по вопросам среднего образования к нам не обращаются, считая, что это не входит в сферу нашей компетенции. Однако наш факультет по собственной инициативе запустил с 1 сентября программу повышения квалификации для школьных преподавателей по истории религии и религиозной культуры. Государство ввело новый предмет, а сначала надо было бы организовать переподготовку специалистов.

– Хочу вернуться к вопросу об энциклопедическом характере специальности религиоведа. Религиовед должен знать и католицизм, в связи с этим латынь, и православие – греческий, церковнославянский, и буддизм – пали, санскрит, тибетский язык, и ислам – арабский язык. Все это ваши студенты постигают в углубленном варианте или, так сказать, по верхам?

– В рамках кафедры существует специализация. Есть набор общих дисциплин. Студент получает общее представление о религиозных процессах, он должен знать, что такое католицизм, что такое буддизм и так далее, но одновременно у него своя специализация. Причем специализация может быть достаточно узкая. Человек может быть очень серьезным специалистом, например, в области старообрядчества. Но поскольку мы даем квалификацию преподавателя, то общие знания позволяют человеку быть преподавателем или иметь достаточно глубокое представление о наиболее важных религиозных традициях. В общем, это в любой науке так.

– Существуют ли у вашего факультета академические связи с зарубежными научными центрами?

– У нас хорошие связи с зарубежными вузами и научными центрами. Мы проводим в год несколько международных конференций. Недавно состоялась большая конференция по христианской теологии, приезжали известные религиозные деятели и ученые из англосаксонского мира, митрополит Каллист Уэр, Ричард Суинберн, была дискуссия, причем острая. Многие из научных форумов ограничены тематикой определенной вероучительной традиции. Были круглые столы по религиозному экстремизму, где за одним столом сидели представители разных религиозных организаций. Буддизм, конечно, пока экзотика для нас, а ислам и христианство представлены достаточно широко. Каждый год летом и зимой факультет совместно с регионами проводит религиоведческие выездные школы, где участвуют коллеги из разных стран. На самом деле самая большая проблема заключается в том, что мы стандартизируем образование, а стандарт не может быть одинаково хорошим для всех. Это колоссальное отличие от Европы, например от Германии, где даже защита диссертации зависит от того, в каком университете ты защищаешься. А у нас пытаются навязать тотальный стандарт, а преподают конкретные люди, со своими научными убеждениями и методами. Знакомство с мировой практикой позволяет преодолеть ограничения, вызванные стандартизацией обучения.