Александр Верховский Принятый Архиерейским Собором 4 февраля документ о богохульстве и клевете на Церковь ожидаемо вызвал эмоциональную реакцию вне РПЦ. Наиболее настороженные наблюдатели высказывали опасения, что Московский Патриархат планирует осуществлять цензуру в своих корпоративных интересах. Но такие опасения звучат странно: у Церкви просто нет полномочий осуществлять цензуру. Вот если бы власти приняли соответствующие поправки к законодательству или хотя бы обсуждали это, тогда бы были серьезные основания беспокоиться.
Поэтому стоит обратить внимание на то, в какую сторону новый церковный документ предлагает изменить наше законодательство. Не придираясь к формулировкам, так как законодатель, если прислушается к голосу Церкви, все равно все сформулирует иначе, а стремясь именно уловить направление мысли.
Документ Архиерейского Собора различает клевету и богохульство, и в обоих случаях как к крайнему средству апеллирует к Уголовному кодексу. Но если такое преступление, как клевета (не на Духа Святого, а на конкретных людей), ясно прописано в УК (есть мнение, что клевету необходимо декриминализовать и перевести в гражданское право, но пока это – диссидентское мнение) и есть достаточно устойчивая практика правоприменения, то с богохульством все сложнее. В законе нет не только понятия «богохульство», но и – многие удивятся – «оскорбление чувств верующих», не говоря уж об «оскорблении святынь». Документ не конкретизирует, как разрешить это затруднение, он только намекает, как следует понимать уже существующие правовые нормы.
Широко известная ст. 282 УК РФ считает преступлением возбуждение вражды к людям или унижение людей по признаку их отношения к религии. Здравый смысл и европейская правовая традиция (закрепленная и в решениях Страсбургского суда) подсказывают, что речь идет о некой пропаганде, направленной против людей, а не против их идей. Тем самым не может быть криминализовано и богохульство (в странах Европы еще существующие законы о богохульстве стремительно отмирают). Но два дела о выставках в музее Сахарова показали, что состав ст. 282 прокурор и суд могут интерпретировать именно как богохульство. И пока эти решения не отменены в Страсбурге, у РПЦ есть надежда на закрепление такой практики.
Ст. 282 также прямо ограничивает соответствующее преступление возбуждением вражды к людям и их унижением, ее состав явно не включает оскорбления их чувств, в том числе – связанные с их мировоззрением. Ведь если любое высказывание, задевающее чьи-то чувства, считать преступлением, уголовниками враз окажутся все люди, позволяющие себе сказать хоть что-то действительно значимое, и уж точно – все политики, все заметные религиозные и общественные деятели, а еще поэты и писатели – примеры каждый легко подберет сам.
Наверное, руководители РПЦ не имеют в виду такую перспективу. Поэтому в качестве объекта правовой защиты предлагаются не отдельные люди, а некие общности, коллективы, у которых – как утверждается – есть свои коллективные интересы, права и даже коллективное достоинство. Разумеется, речь идет, если цитировать документ Собора, о «религиозных сообществах», по которым граждане якобы естественно «расписаны» (хотя в реальности все далеко не так просто), и известно, какие именно организации призваны от имени этих «сообществ» представительствовать. Вот этим организациям фактически и должны предоставить привилегированную защиту.
Ссылки на международное право в документе – если их проследить – ведут на интенсивные, но до сих пор, к счастью, малоуспешные попытки внедрить в международное право представления о коллективных правах и о «диффамации религии». Эти концепции представляются естественными или даже прогрессивными только противникам классического понимания прав человека. До сих пор российская власть, даже голосуя за резолюции о «диффамации религии» в ООН, не допускала подобные концепции в отечественные законы, по крайней мере – в уголовное право. Хотелось бы думать, что и дальше она не пойдет навстречу желанию РПЦ и других кандидатов на роль представителей «религиозных сообществ» приобрести привилегированный правовой статус.
Дарья Гармоненко