Восстановление храмов – еще не возрождение Церкви

Сергей Александрович Шмеман – американский журналист русского происхождения, сотрудник Herald Tribune, имеющий в активе множество журналистских наград, в числе которых «Эмми» и престижнейшая Пулитцеровская премия. Он дважды возглавлял московское бюро New York Times – в начале 1980-х и потом, десятилетие спустя. Сын известного богослова, протопресвитера Александра Шмемана, которого в России многие знают благодаря его выступлениям на «Радио Свобода» и многочисленным богословским трудам. Сергей Шмеман рассказал журналистам Антону Куриловичу и Марии Ермаченко о миссионерском наследии своего отца и особенностях жизни Православной Церкви в США, а также взгляде на духовное состояние современной России.

– Как вы думаете, насколько труды вашего отца актуальны в современной России?

– Я считаю, что сейчас наследие отца Александра гораздо важнее, чем раньше. Прошло 20 лет с тех пор, как Горбачев дал свободу. Я хорошо помню эту атмосферу, потому что в то время я находился в России. Многим казалось, что все, что нужно сделать для духовного возрождения, – это рукоположить священников, открыть закрытые храмы, и Церковь возродится. Я вспоминаю, как мы жили на Самотечной улице в Москве, и вокруг нас за короткое время открылось пять церквей, после чего все бросились эти церкви восстанавливать и расписывать. И еще, я помню, как все бросились принимать крещение. Крестились сотнями, но через некоторое время выяснилось, что храмы восстановили, купола блестят, а Церкви-то нет! Есть лишь внешняя сторона церковности, а настоящей духовной жизни нет. К сожалению, часть людей, которая поначалу с большим энтузиазмом пошла в Церковь, не нашла там духовной опоры и вскоре из нее ушла...

Сейчас наступил следующий этап церковного возрождения. Мне кажется, именно теперь строится настоящая Церковь. И именно в это время наследие отца Александра, который свидетельствовал о существовании православия в сугубо секулярном, не православном обществе, приобретает особое значение. Его дневники, в которых он высказывается как западный человек и в то же время как русский священник, являются примером жизни в современном обществе. Интересно, что я от многих духовных лиц слышал, что в своих заметках отец Александр затрагивал вопросы, с которыми они только сейчас начинают сталкиваться. И мне кажется, что, читая его дневники, они вдруг начинают понимать, что те сомнения и проблемы, которые сейчас испытывают они, испытывал в свое время и он. И я думаю, что отец Александр помогает им понять, что этих новых явлений современной жизни не нужно бояться, а нужно их изучать и с ними работать, что Церковь – это не какой-то поп, который выступает раз в неделю с двадцатиминутной проповедью – а это часть жизни.

– Вы не так часто бываете в России, поэтому хотелось бы узнать, какой вы ее увидели за последние годы?

– В религиозном плане Россия сейчас во многом живет так, как и весь христианский мир. Есть определенный процент людей, которые постоянно ходят в храм, и в этом Россия ничем не отличается от Америки и Европы. Но это всего лишь цифры. Главное же заключается в другом. Я уверен, что Россия должна жить духовной идеей, как это было всегда. Например, когда я был в России в советское время, то наблюдал, как коммунисты пытались заменить все, что было связано с религией, на некий религиозный суррогат: создавались какие-то советские праздники, ритуалы, внешне очень напоминавшие религиозную символику. После падения коммунизма все хлынули в православие, потому что думали, что в Церкви найдут какую-то основу своей жизни. Некоторые ее действительно там нашли, некоторые все еще продолжают ее искать. Но, по-моему, в современной России все еще продолжается процесс поиска духовной идеи. Иногда это выражается в привычных нам уже антизападных настроениях, иногда в чем-то другом, но главное, что этот процесс еще не остановился. И поэтому у Церкви все еще есть возможность сыграть свою важную роль в этом поиске. Но прежде Церкви самой необходимо понять, что она может предложить обществу. И здесь нельзя начинать с системы запретов, например, возмущаться тем, что девушка в джинсах зашла в храм, и тому подобным вещам.

Если вернуться к наследию моего отца, то можно заметить, что все эти годы он говорил о Церкви как о месте, где человек может обрести подлинную свободу и смысл жизни.

– Вы сейчас сказали о таком часто встречающемся явлении современной церковности, как отсутствие деликатности и уважительного отношения к людям, которые, может быть, первый раз пришли в Церковь. Как вы думаете, с чем связаны подобные явления?

– Думаю, это связано прежде всего с тем, что в России в отличие, например, от Америки, Сербии или Греции большинство людей пришли в Церковь уже взрослыми, и у них не было церковной семейной традиции. И вот эти новообращенные в первую очередь стали искать в Церкви внешние правила: как вести себя в храме, какую одежду носить и т.д. При этом у этих людей сложилось убеждение, что священник знает ответы на все вопросы. Интересно, что за годы церковного возрождения из священника сделали такую фантастическую фигуру, которая все знает, не грешит и вообще никогда ничего плохого не делает. Мне часто приходилось слышать от церковных людей фразы: «Батюшка меня благословил на то или иное дело, и, конечно же, он прав, на то он и батюшка».

И ни у кого из этих людей не возникало и мысли о том, что священник тоже человек, с которым можно дискутировать, а не просто беспрекословно слушать советы и указания. Ведь необходимо же понимать, что можно задавать вполне конкретные вопросы, а не только спрашивать: «Батюшка, благословите, что мне делать?» и «Как благословите?» Важно спрашивать: «А почему вы считаете, что мне это нужно сделать? А может быть, вот это будет для меня лучше, а вот это вообще не получится?» Думаю, что священник тоже должен уметь объяснить свои мысли и побуждения. Поэтому в отношениях со священнослужителем должна быть дискуссия, а не бегство от свободы. Я убежден, что люди, которые приходят в Церковь, не должны думать, что истина им уже дана сразу на какой-то тарелке, какими-то священнослужителями и больше не нужно никаких умственных усилий.

– Прошло уже 40 лет с момента получения автокефалии Православной Церкви в Америке от Русской Православной Церкви. Что сегодня собой представляет эта ветвь православия в США?

– Время доказало, что можно основать Православную Церковь и в Америке. И хоть корни у нее русские, она уже американская. Во многих городах православие является одной из основных американских общин, существующих на протяжении не одного поколения, поэтому для американцев в православии уже нет никакой экзотики. Тем не менее если вы зайдете в православный храм в Америке, то, конечно же, все узнаете: иконы и облачения те же, песнопения те же, только служба совершается на английском языке.

Необходимо отметить, что в Православной Церкви в Америке община играет очень большую роль. После службы все собираются на кофе и обсуждают какие-нибудь насущные вопросы, все вместе устраивают вечера и межхристианские встречи, вместе занимаются благотворительностью и собирают деньги на ремонт храма. Это не происходит хаотично, от случая к случаю. Миряне выбирают совет, который осуществляет благотворительные проекты на деньги, которые каждый прихожанин вносит ежемесячно. Миряне также занимаются всеми финансовыми и организационными вопросами прихода. Священник у нас от этого освобожден и занимается только богослужебной и просветительской деятельностью, в том числе – навещает прихожан, причем не только в экстренных ситуациях, когда они болеют или умирают, или для освящения новой квартиры. У нас принято приглашать священника в гости, просто на ужин, где он присутствует за столом как глава семьи. Вот таким образом у нас и строятся личные взаимоотношения прихожан со священнослужителем.

– Есть ли какие-нибудь особенности в приходской жизни Православной Церкви в Америке?

– Одним из важных элементов Православной Церкви в Америке является ее миссионерская направленность. Это во многом объясняется нашим соседством с католическими и протестантскими приходами. На одной улице могут находиться православный, католический и англиканский храмы. И поэтому люди могут выбрать то, что им больше нравится, и поскольку они выбирают, то приходы стараются показать, почему нужно выбрать именно их. В этом, конечно, есть некий элемент соревновательности, но в хорошем смысле этого слова.

Необходимо отметить, что отношения нашей Церкви с католическими и англиканскими общинами довольно теплые. К примеру, в небольших городах всегда есть специальные дни, когда все христиане из соседних храмов собираются и общаются, поэтому у нас нет никакого чувства отдаленности, нас уважают и признают как свою Церковь.

– Часто ли происходят переходы в православие из других христианских общин?

– Такие случаи, конечно, есть. Например, наш епископ в Канаде раньше был лютеранским священником и перешел в православие. После недавних перемен в Англиканской Церкви, таких как рукоположение женщин и гомосексуалов, к нам перешла их наиболее консервативная часть. Многие из этих англикан были священниками, и их опять рукополагали в нашей Церкви. Был случай, когда перешла целая монашеская община, а также целая католическая епархия, но это еще не значит, что мы какой-то магнит для всех. Это все-таки частные случаи.

– Известно, что отец Александр Шмеман дружил с Солженицыным. Расскажите поподробнее об истории их взаимоотношений?

– Когда отец прочитал «Один день Ивана Денисовича», он понял, что русская культура в СССР жива, что все продолжается. И это был символ того, что Россия продолжает жить после войны и ГУЛАГа и что еще есть писатели, которые продолжают традиции великой русской литературы. А Солженицын, как оказалось, часто слушал моего отца по радио, и вот однажды они встретились, начали общаться, причем виделись очень часто, обсуждали все. Но потом Солженицын начал работать над своим проектом, он интересовался исключительно темой России и совсем не интересовался Америкой, а мой отец служил в американской Церкви, был всецело связан с жизнью США... и они стали немного расходиться. И этот момент очень часто обсуждается в дневниках отца: Солженицын стал жить какой-то своей целью, только своей Россией, ни православие в Америке, ни сама Америка его не интересовали. Отец пригласил его в семинарию, но это предложение никакого интереса не вызвало. Так они и разошлись, но все-таки, несмотря на все это, взаимное уважение навсегда осталось.

– На протяжении многих лет отец Александр был ректором православной Свято-Владимирской семинарии в США. Что ему удалось сделать как ректору?

– Он воспитал несколько поколений православных священников в США. Они впитывали в себя дух, которым живет сейчас Церковь. Он был не только профессором и духовником, но и очень строгим воспитателем. При этом он был, можно сказать, хорошим менеджером и умел выбирать людей, которым можно было доверить дело. В наши дни в Крествуде под Нью-Йорком, где находится Свято-Владимирская семинария, вы можете увидеть целый комплекс зданий с большой библиотекой и красивым храмом – этим мой отец очень гордился... И что очень важно, сейчас есть люди, продолжающие его дело. На сегодняшний день Свято-Владимирская семинария является одной из известных в Америке богословских школ. Причем, что немаловажно, она имеет русские корни, так как была основана русскими эмигрантами, среди которых был и мой отец.