Национальная модель зеленой экономики

Перспектива перемещения «грязных» производств из Поднебесной в Россию вызывает опасения экологов. Фото Reuters

Два года назад в выступлениях на Петербургском и Красноярском экономических форумах я предложил начать формирование национальной модели зеленой экономики и зеленого роста. На ПМЭФе 2016 года о необходимости создания национальной модели зеленого роста говорили уже руководитель администрации президента Сергей Иванов и глава Минприроды Сергей Донской. 2017 год объявлен Годом экологии. Соответственно самое время сформулировать специфику и стратегию формирования российской модели зеленой экономики.

Особенности национальных моделей зеленой экономики / зеленого роста

Первыми начали переход к зеленой экономике «чемпионы» по так называемому Greenrecovery- package – инвестициям в зеленый рост после кризиса 2008–2009 годов. К этим странам относятся Корея (80,5% от всех финансовых мер), Китай (37,8%) и Франция (21,2%). Очевидно, что одним из драйверов зеленого роста в этих странах является сохранение национальной энергетической безопасности. Поэтому очевидно, что переход к зеленой экономике в странах, импортирующих и экспортирующих углеводороды, должен быть разным. В то же время в 2013 году концепцию по переходу к зеленой экономике до 2020 года принял Казахстан.

России необходимо начать создавать и формулировать национальную модель зеленого роста и перехода к зеленой экономике. Согласно многочисленным исследованиям, на границе 2030 года нефть и газ будут уходить на второй план как основные источники энергии. Тогда принципиальное отличие XXI века от XX века будет состоять в том, что глобальный рынок углеводородов перестанет быть рынком «продавца» и станет обычным рынком, на котором нужно научиться конкурировать с другими поставщиками углеводородов. 

Это особенно важно с учетом того, что отказаться от добычи и экспорта углеводородов (25% ВВП России и 66–68% стоимости экспорта в настоящее время) в среднесрочной перспективе невозможно. Нельзя заснуть с ресурсной экономикой и проснуться Южной Кореей или Швецией с низкоуглеродной экономикой и с доминированием производств «высокого передела». Соответственно важно понимать, какими конкурентными преимуществами могут и должны обладать экспортируемые из страны природные ресурсы. Понятно, что в ближайшие 8–10 лет и с учетом уже произведенных инвестиций в разведку, добычу и транспортировку углеводородов экономика страны во многом сохранит свою направленность на экспорт природных ресурсов.

Соответственно формирование российской модели зеленой экономики и зеленого роста может быть условно разделено на три самостоятельные задачи:

– снижение общей антропогенной нагрузки российской экономики на окружающую среду и формирование репутации наиболее экологически ответственного экспортера природных ресурсов в мировом разделении труда;

– повышение эффективности потребления природных ресурсов и энергоэффективности российской экономики при одновременном обеспечении возможностей для технологической модернизации и формирования экономики более высоких переделов природных ресурсов – при параллельном формировании финансовых механизмов и ресурсов для такой модернизации;

– улучшение правового регулирования с целью минимизации экологических рисков при реализации инфраструктурных мегапроектов в рамках Шелкового пути.

Необходимость одновременного решения первых двух задач обусловлена тем, что повышение энерго- и ресурсоэффективности российской экономики не приведет автоматически к увеличению возможностей экспорта электроэнергии, углеводородов и других природных ресурсов, если они не будут соответствовать признанным на международном уровне стандартам экологической ответственности и/или устойчивости природопользования. 

Инструменты реализации 

Определим круг инструментов, которые могли бы поспособствовать формированию национальной модели зеленой экономики.

Начало формирования в 2017–2018 годах. Три–пять модельных региональных рынков карбоновых квот (например, Москва, Татарстан, Санкт-Петербург, Архангельск, то есть в регионах с невысокой долей безальтернативной угольной генерации) – такая опция заложена в обновленной Энергетической стратегии России до 2030 года. На базе этого опыта нужно начать в 2020 году формирование национального рынка квот на выбросы парниковых газов. Аналогично в Китае в 2013–2014 годах было запущено семь региональных модельных рынков (включая Пекин и Шанхай), а в 2017 году запланирован запуск общенационального рынка карбоновых квот. 

Одновременно целесообразно определить целевые индикаторы развития возобновляемой энергетики (в Китае 15% – к 2020 году и 20% – к 2030 году), а также показатели увеличения объема сохраненного углерода в лесах в результате улучшения борьбы с пожарами и качества ведения лесного хозяйства (в том числе с учетом опыта реализации российско-германских проектов на реке Бикин).

– Максимально широкое внедрение добровольных международных стандартов экологической ответственности и энергоэффективности, такие как лесная (FSC) и морская (MSC) добровольные сертификации, «Зеленые стандарты» домостроения (LEED, BREAM и др.) и др. Включение требований соответствия природопользования международным экологическим стандартам при проведении аукционов и конкурсов на право ресурсопользования (например, обязательность при продлении аренды), строительства и т.п. Постепенный отказ от восприятия международных экологических стандартов как «инструмента влияния геополитических конкурентов» и активное участие в формировании данных стандартов.

– Публичность данных по энерго- и ресурсоэффективности компаний и стратегическое корпоративное планирование развития с использованием этих показателей. Обязательность раскрытия экологически значимой информации в нефинансовой отчетности госкомпаний и госкорпораций. 

В 2012 году Владимир Путин подписал поручение по внедрению международных экологических стандартов и развитию нефинансовой отчетности (отчетности об устойчивом развитии) в госсекторе – 22 госкомпании и госкорпорации. В 2014 году была проведена оценка выполнения – только 11 из 22 компаний списка выполнили правительственную директиву 2012 года, причем в основном с использованием устаревшего стандарта. В то же время настойчивость Всемирного фонда дикой природы (WWF) России по обеспечению публичности данных по утилизации нефтяного попутного газа (НПГ) в 2011–2015 годах привела к существенному улучшению положения – в среднем по отрасли использование НПГ в 2015 году достигло 86%.

– Экологизация государственных, муниципальных и корпоративных закупок (в первую очередь компаний госсектора), направленная в том числе на стимулирование использования добровольных экологических сертификаций.

– Новые инструменты финансирования. Мир понимает, что для перехода к более экологически ответственным и эффективным технологиям требуется преодоление финансового барьера. В результате наблюдается бум развития финансовых механизмов для экологического технологического обновления, в том числе путем выпуска частных «зеленых облигаций» (green bonds). В Российской Федерации нет опыта подготовки и размещения «зеленых облигаций» для решения острых экологических проблем и соответственно успешной реализации корпоративных проектов по замене устаревших и грязных технологий. Появление практики выпуска частных «зеленых облигаций» способствовало бы системной экологизации наиболее грязных отраслей экономики и их переходу на наилучшие доступные технологии (НДТ/BAT). 

Отказ от ратификации итогов Орхусской конференции стало причиной закрытости российской информации по загрязнению окружающей среды. Фото с сайта congressbydesign.com

– Важно перенять лучший практический опыт Green Credit Scheme Китая (с 2012) по внедрению «зеленого» финансирования. В частности, кредитование российскими госбанками и обеспечение финансовыми гарантиями только проектов с открытыми показателями энерго- и ресурсоэффективности, соответствующими лучшим мировым секторальным показателям. Создание национального экологического фонда и/или «зеленого банка» для аккумуляции «прокрашенных» экологических платежей и формирования новых инструментов финансирования проектов экологической модернизации и драйверов зеленого роста.

– Приоритизация работы с экологически ответственными источниками «длинных и дешевых» финансовых ресурсов. Многие частные пенсионные фонды и другие финансовые организации вкладывают средства в соответствии с «Принципами ответственных инвестиций» (Principles for Responsible Investment), принятыми 10 лет назад под эгидой ООН (сейчас это около 1500 подписантов), и собственными политиками экологической (например, публичность информации об эмиссии парниковых газов в результате инвестиционных решений) и социальной ответственности. Размер этих средств очень велик и вырос в течение 10 лет в 10 раз, достигнув в 2016 году 62 трлн долл. К сожалению, фактически эти средства «не пришли» в страну ввиду высокого уровня экологических рисков и низкого уровня экологической ответственности многих компаний. За исключением Внешэкономбанка, который с 2013 года является участником Финансовой инициативы UNEP, ни один финансовый институт России не является участником международных механизмов экологической ответственности. Можно говорить о KPI (Key Performance Indicator), его успешности работы на данном направлении – возвращение в Россию Норвежского государственного пенсионного фонда Global.

– Важна «преадаптация» к возрастающим требованиям по раскрытию экологически значимой информации на основных мировых фондовых биржах, включая азиатские. Создание индексов устойчивого развития и внедрение экологических требований и на российских фондовых биржах.

Пробелы в системе международных соглашений Российской Федерации. Экологические проблемы Шелкового пути

Россия не ратифицировала Конвенцию об оценке воздействия на окружающую среду в трансграничном контексте (Конвенция Эспо, 1991), не подписала и не ратифицировала Конвенцию о доступе к информации, об участии общественности в процессе принятия решений и доступе к правосудию по вопросам, касающимся окружающей среды (Орхусская конвенция, 1998), хотя еще в 2011 году были даны поручения Дмитрия Медведева об их ратификации. 

Отказ от ратификации Орхусской конвенции фактически является ведущей причиной закрытости информации о реальных воздействиях грязных производств на здоровье россиян. Достаточно напомнить, что виновник выброса сероводорода 10 ноября 2014 года в районе Кожухова, под прямое воздействие которого попало несколько миллионов москвичей в юго-восточных районах Москвы (Капотня, Люблино, Марьино, Братеево), формально так и остался неустановленным, хотя жители Капотни в течение многих лет страдали от ночных выбросов с Московского НПЗ. Именно отсутствие доступа населения к объективной информации об экологических воздействиях является ведущим фактором, препятствующим экологической модернизации экономики России.

Затяжная история с ратификацией Россией Конвенции Эспо и Протокола по Стратегической экологической оценке (СЭО) по крайней мере частично обусловлены тем, что страны Евросоюза с достаточно строгим экологическим регулированием не рассматриваются в России как источник значимых экологических угроз даже в условиях западного переноса воздушных масс. Требования Конвенции Эспо воспринимались до последнего времени как потенциальный барьер для основных мегапроектов «Газпрома» – «Северного» и «Южного потоков». Для строительства «Северного потока» правительство России брало специальные обязательства по соблюдению требований Конвенции Эспо. В то же время ратификация Конвенции Эспо Россией (данная конвенция ратифицирована Казахстаном и Киргизией) является фактически единственным инструментом для требований о проведении СЭО трансграничных проектов Шелкового пути и оценки их кумулятивного эффекта. О высокой актуальности трансграничных экологических проблем при развитии проектов Шелкового пути свидетельствует и выступление Владимира Путина на встрече с президентами Китая и Монголии 23 июня в Ташкенте.

Бурная реакция СМИ на заявления министра по развитию Дальнего Востока Александра Галушки о выводе в Россию из Китая предприятий ряда грязных отраслей промышленности говорит о внимании общества к проблеме. Приведут ли «грязные инвестиции» к увеличению числа квалифицированных кадров на юге Дальнего Востока или, наоборот, ускорят отток населения? Насколько готова Россия к экологическим рискам массированных инвестиций в рамках программы Шелкового пути? 

Тем не менее есть и положительные примеры. Забайкальский край, Кемеровская и Амурская области начинают стратегическую экологическую оценку (СЭО) новых планов развития. Другой пример: En+ (Евросибэнерго) и WWF России в 2013–2015 годах сделали СЭО размещения новых ГЭС на Дальнем Востоке с целью уменьшения экологического ущерба и рисков.

Системная реализация предлагаемого комплекса мер и решений может и должна стать программой национальной модели зеленого роста нашей страны.