С 1 декабря 2024 года ученые, связанные с российскими организациями, не смогут использовать мощности Большого адронного коллайдера. Фото Reuters
Европейская организация по ядерным исследованиям (ЦЕРН), расположенная в Женеве, откажет в доступе к своим объектам ученым, которые связаны с российскими организациями. Об этом сообщил журнал Nature. По данным издания, запрет начнет действовать с 1 декабря 2024 года и будет касаться в том числе доступа к Большому адронному коллайдеру (Large Hadron Collaider, LHC). Теперь российские ученые лишаются доступа к нему. Кроме того, они будут обязаны сдать имеющиеся у них виды на жительство от Франции и Швейцарии. Этот запрет коснется как минимум 500 российских физиков, работавших в ЦЕРН.
Руководство ЦЕРН долго балансировало между научной целесообразностью сохранения мощной команды российских ученых и требованиями политкорректности. И вот решение принято. Научно-технологический занавес, опустившийся между нашей страной и коллективным Западом, превратился фактически в толстую свинцовую перегородку.
Последствия изоляции российской науки от международных научных программ очевидны. Изоляция – это прежде всего ограниченный доступ к новейшим исследованиям, узкая специализация и отставание от мировых тенденций.
По данным НИУ «Высшая школа экономики», 30% опрошенных российских ученых считают отсутствие международной кооперации значимым барьером в развитии науки. Еще 29% таким значимым барьером сочли «ограничение доступа к необходимым данным для исследований». А это означает неизбежную потерю статуса и доверия со стороны международного научного сообщества. Но что еще более показательно, мнение зарубежных ученых по этим пунктам с точностью до процента совпадает с мнением отечественных ученых.
Но это все, так сказать, реальность, данная нам в ощущениях. Между тем действия администрации ЦЕРН репрезентируют процессы менее очевидные, почти эфемерные. Процессы, которые требуют социально-философской рефлексии.
Еще в 2021 году два отечественных философа, Владимир Порус и Валентин Бажанов, в одной из своих статей отмечали: «Отголоски грез о Большой или Единой науке еще звучат иногда, но это уже не меняет общей констатации: наука разобщена как система институций и сообществ, и барьеры между ними слишком прочны, чтобы надеяться на реальную возможность какого-то единого политического, тем более морального действия».
Несмотря на все утверждения, что наука не имеет национальности, на практике она всегда оказывается глубоко и сугубо национальной. Возможно, интернационально научное знание, которое порождают эти национальные науки.
Впрочем, сегодня и с интернациональностью научного знания большие проблемы. Коммерциализация науки и ее все усиливающееся в общественном сознании отождествление с «сырьем» для промышленности требуют от науки не производства знания как такового, но производства товарной продукции. Знание перестает быть общественным достоянием (патенты, лицензии, коммерческая тайна), тем более достоянием всего человечества.
Другими словами, мы имеем дело с наукой, которая обусловлена политикой. И при формировании различных государственных программ развития науки исходить надо именно из этих реалий. А между тем президент Российской академии наук недавно заявил, что международное сотрудничество российских ученых не прерывается, хотя политический аспект в отношениях присутствует. Кстати, в уставных документах ЦЕРН заявлено, что наряду с развитием науки и технологий одна из основных миссий организации – укрепление международных связей и способствование научной дипломатии.
В общем, по-видимому, не случайно в постмодернистской философии наука проходит по разряду языковых игр. Кажется, пора осознать, что мы будем иметь дело в обозримом будущем с наукой, у которой интернациональными остаются только проблемы.
Екатерина Трифонова 
