Иллюстрация ru.wikipedia.org
Знаменитый историк Сергей Соловьев в 1872 году подготовил серию публичных лекций к 200-летию Петра Великого. Соловьев тогда занимал должность ректора Московского университета и считался крупнейшим и авторитетнейшим знатоком истории России.
Предлагаем читателю «НГ» фрагменты лекций Соловьева, в которых он дает свое понимание ключевых вызовов, стоявших перед страной на пути перехода к более развитому и богатому обществу, в том числе обоснование необходимости Северной войны, длившейся 21 год и открывшей России выход в Балтийское море – к торговле, обмену и промышленному труду.
Редко можно встретить такую апологию войны как исторического блага для народа.
***
«Морские державы – Голландия и Англия – разбогатели посредством сильного промышленного и торгового движения: чтоб дать Франции возможность разбогатеть наравне с Англией и Голландией, надобно сделать ее морской державой, возбудить в ней сильное промышленное и торговое движение, что и было сделано. Тут, следовательно, Кольбер (знаменитый министр финансов у Людовика XIV) шел от факта, совершившегося у всех перед глазами: от сравнения положения морских держав с положением континентальных, от верного понимания причин различия в этом положении, ибо не понять было трудно.
От того же факта, от того же сравнения пошла и Россия; основное движение преобразовательной эпохи было то же кольберовское движение, то же стремление привить к земледельческому бедному государству промышленную и торговую деятельность, дать ему море, приобщить его к мореплавательной деятельности богатых государств, дать возможность разделить их громадные барыши. Движение это, как мы видели, так естественно и необходимо, что тут не может быть и мысли о каком-нибудь заимствовании или подражании: Франция с Кольбером в челе и Россия с Петром Великим в челе действовали одинаково по тем же самым побуждениям, по каким два человека, один в Европе, а другой в Азии, чтоб погреться, выходят на солнце, а чтоб избежать солнечного жара, ищут тени. Иоанн IV, бившийся изо всех сил, чтоб утвердиться на морских берегах, не мог подражать Кольберу. Но когда Россия вошла в ближайшие сношения с Западной Европой, то было важно, что она нашла здесь то же самое движение, какое сама совершила, нашла ему оправдание. Россия, производившая у себя экономический переворот и сближавшаяся для этого с Западной Европой, застала ее не в религиозной борьбе, совершенно чуждой и бесполезной для России, но в борьбе за средства к обогащению».
***
«Царю и первому министру предстоит много дела, много испытаний в первый год нового века: оканчивалась одна война и начиналась другая – в более широких размерах, более опасная, небывалая для русского народа по своей продолжительности, великая Северная война. Мы привыкли слышать в разные времена заявление правительств различных держав, что они избегают войны, не желая развлекаться во внутренней деятельности, ибо положение страны требует усиления этой деятельности, требует важных преобразований. И такие заявления вполне понятны: два дела вдруг делать трудно. Но положение России в начале XVIII века было чрезвычайное, и человек, ставший в ее челе, соответствовал этому положению, был человек необыкновенный, мог делать вдруг много дела, обладая сам громадными силами, имея горячую веру в силы своего народа. Человек сильный нравственно избегает опасностей, борьбы ненужной; но не боится их, принимает борьбу, когда она необходима для достижения известных целей, или когда мимо воли своей, извне получает вызов на борьбу. То же самое зерно и относительно целых народов. Народу для выражения своей силы не нужно быть воинственным, завоевателем; человек-драчун далеко не всегда бывает сильным человеком; народ-драчун, охотник нападать, не всегда бывает способен защищаться; но сильный народ, сильное народное правительство никогда не боятся войны, не пугают себя словами: «Где нам, мы не готовы, нас побьют». Бывает в народе готовность к войне внешняя, материальная и бывает внутренняя, нравственная: первая без второй ничего не значит, вторая может восполнить первую, создать ее в короткое время.
В нашей истории выдаются две великие войны, в начале обоих веков нашей европейской жизни: великая Северная война и война 12 года; к обеим Россия не была готова, средства ее не были в уровень с средствами противников и, несмотря на то, из обеих войн она вышла победительницей. Борьба сильная, опасная борьба вызывает нравственные силы народа, очищает, поднимает его, отвлекает от мелочных забот ежедневной жизни; борьба ведет его к алтарю, делает жрецом, потому что заставляет приносить жертвы. Никогда в народе не живется так тепло, так дружно, так сплоченно, как во время борьбы; никогда правительство и народ не соприкасаются так близко в общей деятельности; никогда знамя народности не развевается так высоко. Борьба, как гроза, очищает нравственную атмосферу народа, бодрит, выпрямляет его нравственно; борьба есть праздник народный, ибо освобождает его от будничного, низкого настроения духа, и горе народу, который не способен пробудиться и встать на праздничный благовест, народу, который ропщет: «Зачем так рано звонят, не дадут покоя, не дадут отдохнуть, приготовиться». А если спросить, от чего он так устал?.. Но лучше не спрашивать.
Сильный человек – представитель сильного народа, Петр ясно понимал значение борьбы и не боялся ее, не сдерживался страхом перед материальной, видимой неприготовленностью. Петр был представитель сильного народа, но не народа-драчуна, не воинственного, не завоевательного народа, ибо кто же из нас не знает, что в нас, в нашем народе меньше всего драчливости, воинского задора. Иностранцы по незнанию нашей истории позволили себе увлечься внешним взглядом и никак до сих пор не могут освободиться от мысли о завоевательных стремлениях России, о стремлениях к всемирному владычеству. Здесь география ввела их в заблуждение насчет истории. Действительно, первый взгляд на карту поражает: Россия представляет такую небывалую обширность государственной области, пред которою области других европейских государств ничтожны; отсюда первая мысль, что такая громада необходимо образовалась посредством завоевания, как образовывались древние колоссальные государства – Персидское, Македонское, Римское. При этом географическом взгляде и остались, не проверив его историей; тогда как история говорит, что Россия как сплошная равнина, орошаемая большими, переплетающимися в своих системах реками, родилась уже с огромной государственной областью, после рождения подвергалась общему процессу видимого разделения вследствие государственной слабости, а потом при известных благоприятных условиях происходило постепенное государственное сплочение, собрание русской земли под одну власть. До сих пор не все области, действовавшие как чисто русские в нашей начальной истории, входят в состав Русского государства: остается в составе чужого государства Червонная Русь, то знаменитое Галицкое княжество, о котором так часто идет речь в наших летописях. Но укажут на распространение русской государственной области далеко на восток, вплоть до Восточного океана; укажут на входящие теперь в состав Русской империи земли, которых мы не видим за Русью при ее первых князьях – земли, которые не имели славяно-русского народонаселения. Как же приобретены они? Разумеется, завоеванием. Тут уже не иностранцы, а сами русские натолковывают самим себе и другим о завоевании, без точного определения, как разуметь завоевание. С детства заучивают, что царь Иван IV завоевал три царства: Казанское, Астраханское, Сибирское. Три царства! На восточных границах Московского государства образовалось татарское разбойничье гнездо, от которого русским людям не было покоя; долго терпели, наконец собрали силы, двинулись и отняли у разбойников их гнездо; это называется завоеванием царства Казанского! Астрахань поддалась сама; на северо-востоке Камская область была занята мирными колонистами, промышленниками, область громадная, пустая, ничья, естественно принадлежащая первому, кто в ней поселится. Эти промышленники, не имея покоя от сибирских хищных татар, которые своими набегами мешали им соль варить, наняли небольшую толпу казаков, которые заняли разбойничье гнездо, прогнали оттуда князька, и хотя сами потом погибли, но это дело называется покорением царства Сибирского. Так слово может вести к неправильному представлению, когда подробным изучением явления не определится точно, в каком смысле употреблять слово. Присматриваясь внимательно к явлению, мы видим на первом плане не завоевание одним воинственным, сильным государством других больших государств, более или менее цивилизованных, мы видим на первом плане колонизацию, занятие пустынных пространств под мирный труд. Народы или, лучше сказать, народцы, встречающиеся на этих необъятных пространствах, по своему характеру, стоя на низкой ступени политического развития, невольно влекут народ, стоящий выше их, влекут все далее и далее на занятие новых земель: они своим хищничеством не дают ему покоя; заставить их уважать право, договор нельзя: они умеют жить только или в постоянной вражде к соседу, или в рабской подчиненности, и невольно их приходится покорять. Таков господствующий характер русских отношений к восточным народам даже до наших дней, характер любопытный, потому что в покорении врага здесь заключается необходимая оборона от него.
Так, при невоинственном характере народа, а следовательно, и правительства, образовалась громадная государственная область, и мы знаем, как эта громадность неблагоприятно действовала на развитие народной жизни, на все ее направления. Государственные требования, слишком тяжело падавшие на малочисленное, разбросанное и потому бедное народонаселение, заставляли последнее еще более разбрасываться, уходить все дальше и дальше, что было легко русскому человеку; ему не нужно было переплывать океан, как должны были делать западные колонисты, или переселяться к чужим народам, в совершенно чуждую нравственную сферу; перед глазами были необъятные и пустые пространства, где беспрепятственно можно было утвердиться, беспрепятственно сохранить свой народный образ. Эта происшедшая сказанным образом обширность русской государственной области, в свою очередь, отнимала у народа воинственность, отнимая побуждение к захвату чужого, к насильственному расширению владений, и без того слишком обширных. И несмотря на то, Россия ознаменовывает начало своей новой жизни воинственным движением, 20 с лишком лет ведет тяжкую, упорную борьбу, которую оканчивает важными земельными приобретениями. Но мы видели главный характер переворота, совершавшегося в жизни народа русского, видели стремление к морю и смысл этого стремления. Во время младенчества Руси, при отсутствии крепкой государственной связи, единства направления народных сил и ясного сознания народных интересов, в это беспомощное время орден меченосцев отнял у Руси Ливонию, захватил здесь русские города и княжества. Впоследствии, когда объединенная Россия с ясным сознанием необходимости для себя моря устремилась к нему, поляки и шведы оттолкнули ее от него. Но внутреннее преобразовательное движение все более и более усиливалось, а вместе усиливалось и так тесно соединенное с ним стремление к морю; следовательно, мы естественно должны ожидать, что, когда преобразовательное движение пошло так решительно, Россия немедленно начнет опять биться за берега Балтийского моря.
Будучи полным представителем своего народа, будучи совершенно чужд воинственности, вовсе не гоняясь за славой полководца-завоевателя, занятый одной мыслью о внутреннем преобразовании, Петр начинает войну с шведами за Балтийское море, смотря на нее только как на средство этого преобразования, исполняя завещание предков, соединяя древнюю и новую Россию правильным историческим движением, ибо правильность исторического развития народа, правильность в преемстве деятельности различных эпох народной жизни состоит в том, когда то, что в известную эпоху вырабатывается народом как мысль, как стремление, осуществляется в последующую эпоху. Петр не усомнился начать опасную войну одновременно со многими важными внутренними преобразованиями, ибо видел в войне только средство для успешнейшего проведения внутренних преобразований, и в последних видел средство для успешнейшего окончания войны. На войну великий царь смотрел гражданским взглядом, именно как подобает правителю; он смотрел на нее как на школу для народа, который хотел занять почетное место среди других народов, не выпрашивать цивилизации как милости, но предъявить на нее свои бесспорные права. Вот программа курса в этой школе: сначала учителя нам зададут тяжелые уроки; сначала нас будут бить; но мы будем учиться прилежно, и сперва станем бить учителей материальными силами, потом дойдем до того, что будем бить их с равными силами, а наконец приобретем такое искусство, что станем побеждать и с меньшими силами. Итак, война есть школа, практическая школа, школа первой необходимости, ибо континентальное государство, и так дурно защищенное природой, как Россия, может поддержать свою самостоятельность, свое значение только постоянной готовностью принять бой при первом вызове; мало того, только этой готовностью может отклонить вызов, поддержать мир для себя и для других. Но война в описываемое время не имела тесного значения только военной школы для народа: война сильная, опасная война служит для преобразователя могущественным средством вести преобразование, вести эту школу в самых широких размерах без принижения народного духа, которое было так естественно в страдательном положении русских людей относительно чужих образованнейших народов, в положении учеников пред учителями. «Царь уверовал в немцев, сложился с ними», – говорят противники преобразования. Но эти злонамеренные толки не имеют смысла пред действительностью, которая у всех на глазах; царь воюет с немцами, бьет их, отнимает у них города и земли. Война трудная, опасная, враг силен, он легко может прийти к нам; вот он уже вошел в русские пределы, одна проигранная битва – и он очутится под Москвою; силы живого народа потрясаются от опасной ожесточенной борьбы, народное знамя поднимается высоко; такие времена поднятия народных сил бывают удобны для великих дел, потому что располагают к великим жертвам, и царь умеет пользоваться временем, умеет ковать железо пока горячо! Народ в тяжкой работе, засажен в школу с иностранными учителями, которых преимущества должен признать, следовательно, необходимо принижается пред ними. Что ж даст ему отраду, что заставит его поднять голову и с уважением посмотреть на самого себя? Успехи мирного труда? Но они разбросаны, не видны, далеко не у всех перед глазами, не производят сильного впечатления; кто знает, что там роют каналы, здесь какая-нибудь фабрика идет очень успешно; кто знает, что с богатым результатом разрабатываются минеральные богатства далекой Сибири? Не то война, военные успехи: одержана победа – общенародное торжество, все это знают, все поднимают головы, не войско только победило, целый народ победил, вот до чего мы дошли в такое короткое время благодаря тому, что трудимся, учимся! И ученик, сознавая все яснее и яснее необходимость учения, не принижен пред учителем, он ровен с ним, он выше его, учение становится делом легким, делом силы и свободы; народный дух, народное самоуважение спасены в самое опасное для них время – время народного ученичества у других народов.
Мы видели, что Россия находилась в войне с Турцией, и что Петр дал этой войне новый характер, характер морской войны, приготовил флот для Азовского моря, берега которого старался укрепить для себя. Он продолжал считать это дело важным, обращал на него сильное внимание; но продолжение турецкой войны он вовсе не считал желанным делом: турецкая война не могла быть школой для русского сухопутного войска; такой школой могла быть только европейская война, и именно война шведская, в которой достигалась двойная цель: войско получало хорошую школу, и следствием хорошего прохождения этой школы было утверждение на берегах заветного европейского моря. Притом для новорожденных военных сил России война была невозможна без союзников, а члены Священного союза спешили заключить мир с турками; должен был спешить с этим и Петр. Для скорейшего и выгоднейшего заключения мира Петр хотел изумить и напугать турок; он отправил своего посланника Украинцева в Константинополь на русском военном корабле «Крепость». Русский военный корабль на якоре против сераля раздразнил, испугал не одних турок. Восточный вопрос переменил вид: до тех пор европейские державы, боясь турок, постоянно и усердно приглашали русских царей к войне с ними, причем указывали на тесную связь России с христианским народонаселением Турции по единству не только веры, но исповедания, указывали на обязанность России восстановить восточную греческую империю на развалинах турецкой. Но теперь, когда Россия исполнила наконец требования, вошла в европейский союз против турок; когда турки со всех сторон потерпели неудачи, выказали свою слабость, и когда Россия обнаружила удивительную силу, удивительную деятельность, когда русский военный корабль явился пред Константинополем, когда Россия оказалась готовой выполнить эту начертанную ей в Европе программу, Европа с негодованием и ужасом отвернулась от этой программы и начертала для себя другую – под-держивать всеми средствами Турцию против России. Украинцев должен был познакомиться с этой новой программой Восточного вопроса: «От послов цесарского, английского, венецианского, – писал Украинцев Петру, – помощи мне никакой нет, и не только помощи, не присылают даже никаких известий. Послы английский и голландский во всем держат крепко турецкую сторону, и больше хотят всякого добра туркам, нежели тебе, великому государю; завидуют, ненавидят то, что у тебя завелось корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельска; думают, что от этого будет им в их морской торговле помешка». Но турки были страшно истощены и заключили мир, уступили России Азов со всякими старыми и новыми, уже построенными Петром городками; а крымский хан должен был отказаться от дани, которую до сих пор платила ему Россия под благовидным названием поминков или подарков. И здесь прошла граница между древней и новой Россией. Много веков прошло с тех пор, как пред христианской Византией явились впервые русские лодки; это было знаком, что на севере, в этой Скифии и Сарматии, где господствовали кочевые азиатские орды, явилось владение с европейским характером, на которое легла обязанность постоянной, ожесточенной борьбы с степными кочевыми ордами, обязанность защищать от них Европу. Борьба была трудная: степные хищники не дали Руси пустить государственных корней на юге, на берегах Днепра, вследствие чего силы народные и главная историческая сцена перенеслись с юго-запада на северо-восток; и здесь степные хищники не давали покоя, опустошили страну, наложили дань. Но здесь им было не так удобно, как на юге, здесь они запутывались в непроходимых лесах и вязли в болотах; здесь беспрепятственнее могла собраться русская земля в одно государство, и собралась около Москвы, и Москва вела постоянную, ожесточенную борьбу с степными варварами, видала их не раз под своими стенами, превращалась ими в пепел, и хотя на востоке дела шли успешно, хотя там татарские орды с громким названием царств покорялись царю Московскому, но на юг, в Крымскую орду, продолжались посылаться поминки. Эта посылка прекратилась, когда русский военный корабль появился перед магометанским Стамбулом. Так Петр отпраздновал девятивековой юбилей первого появления русских лодок перед Константинополем. Но ему предстояло с большим торжеством отпраздновать юбилей на другом море, откуда пошла Русская земля и куда должна была возвратиться для приобретения средств к продолжению исторической жизни. Здесь нужно было отпраздновать девятивековой юбилей также появлением русского военного корабля, появлением русского войска, сильного своим европейским искусством. На юго-востоке, со стороны степей, со стороны степного моря опасности исчезли, поминки прекратились. Но опасность большая вставала теперь с Запада; благоразумие требовало идти к ней навстречу, благоразумие требовало приготовить средства, чтоб не посылать поминков на Запад, потому что и там, на Западе, большие охотники до поминков: стоит только немного обнаружить слабость, сейчас пришлют за поминками».
***
«18 августа 1700 года в Москве сожжен был «преизрядный фейерверк»: царь Петр Алексеевич праздновал турецкий мир, приобретение Азова, уничтожение обязанности посылать поминки в Крым. На другой день, 19 августа, объявлена война шведам. Заключением мира с турками поспешили потому, что союзники покинули Россию; по тому же самому спешили объявлением шведской войны, чтоб не упустить союзников, не одним бороться с самой сильной державой на Севере. Союз был необходим; но верны ли были союзники? Донесения Украинцева определили отношения европейских держав к России; за союзниками нужно было так же зорко смотреть, как и за врагами, и против них нужны были тоже смелость, решительность, ясное понимание русских интересов, неуклонное их преследование. Россия могла быть спокойна: у ее царя не было недостатка в этих качествах».
***
Всемирно известный нобелевский лауреат Фридрих Хайек в своей книге «Капитализм и история» сделал ряд исключительно точных наблюдений, указав на то, что авторы исторических нарративов оказывают на общественное мнение влияние более обширное, чем авторы политических теорий.
Именно под этим углом зрения мы и смотрим на тексты историков России. Их влияние на нынешнее поколение политиков очевидно. Да они и сами при любом удобном случае с удовольствием рассказывают о своих исторических познаниях как источнике представлений о смыслах текущей политики. В частности, несколько раз за последние годы в различных разговорных форматах рассказывалось о целях Северной войны, которую вел Петр Первый.
Ниже приводим несколько цитат Хайека по теме.
***
«Хотя источником опыта людей служат события прошлого, их мнения определяются не объективными фактами, а записями и интерпретациями, к которым они имеют доступ».
***
«Однако мнения о событиях истории, которые руководят нами в настоящем, не всегда согласуются с фактами; порой они скорее следствие, чем причина политических убеждений. В формировании взглядов исторические мифы, вероятно, играли столь же значительную роль, что и исторические факты».
***
«Таким образом, влияние, которое авторы исторических трудов оказывают на общественное мнение, вероятно, более непосредственно и более обширно, чем влияние авторов политических теорий, выступающих с новыми идеями. Похоже, что даже эти новые идеи, как правило, доходят до широкой аудитории не в абстрактной форме, а в виде интерпретации конкретных событий. Соответственно по сравнению с теоретиком историк по меньшей мере на шаг ближе к прямой власти над общественным мнением. Текущие споры о недавних событиях создают определенную картину или, возможно, несколько различных картин этих событий, которые оказывают влияние на современные дискуссии и на любые разногласия по существу новых проблем, задолго до того, как профессиональный историк возьмется за перо.
Глубокое влияние, которое текущие представления об истории оказывают на политические взгляды, сегодня осознается куда меньше, чем в прошлом».
Данила Моисеев 
