На фото Эдуард Бояков. Фото агентства городских новостей "Москва"
Едва ли не наиболее обсуждаемой темой в последние пару суток оказалось заявление режиссера Эдуарда Боякова о том, что женщин надо лишить избирательных прав, а голосовать от имени всего семейства может лишь его глава – мужчина, отец. При этом «мужчина должен иметь столько бюллетеней, сколько у него детей».
В театральном смысле это выступление оказалось не меньшей пощечиной общественному вкусу и не менее яркой находкой, чем во времена оны идея вывести Бузову на подмостки театра, в чьем названии есть слово «академический». Режиссер хорошо поставил эту сцену в интервью, проговорив свою реплику глаза в глаза именно журналистке, а шире – всей матушке России. Стране, которая держится на женской самоотверженности, где миллионы выросли в неполных семьях и у миллионов гражданок которой нет мужа, или, как говорили в старые времена, «хозяина». Такую семью, которую рисует воображение Боякова, можно найти разве что в произведениях Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Толстого. Некоторые женщины-депутаты в Госдуме расслышали режиссера и остались им весьма недовольны.
Слова из интервью, наверное, можно считать своеобразной «экстерриториальной» мизансценой последнего спектакля, поставленного Бояковым по рассказу Лескова. Это интерактивное действо, в котором зрителям предлагают «полностью погрузиться» в мир крепостнической России.
Эпатаж? Да.
Но такой эпатаж хорошо считывается именно в контексте развития нового русского декаданса, эксплуатирующего архаическую реконструкцию одновременно в стиле домостроя и антиутопии Оруэлла. Когда-то это было маргинальным течением. Начиналось оно с того, что Александр Дугин в начале 90-х годов ввел в отечественный культурный оборот мифологемы американского писателя Говарда Филипса Лавкрафта с его «крадущимся хаосом». Потом появились экопоселения Германа Стерлигова со зловещими «гробиками», «битой женой» и модными показами с автоматом Калашникова наперевес. А уже в последнее время прозвучала «гойда» Иоанна Охлобыстина, восстали тени опричнины. Апофеоз – вагнерианская эстетика с ее культом силы, кувалдой Тора, сумбуром металлического лязга вместо музыки.
Новый русский декаданс, как и всякий другой декаданс, использует эстетику безобразного, отталкиваясь от всего того, что человечество считает нравственной, позитивной нормой. В этом смысле происходит консервативная революция в стиле вагнерианской эпохи, и ее приемы диаметрально противоположны тем, что использовала политическая мифология советского государства. Это не СССР 2.0, а скорее анти-СССР. Андеграунд, дорвавшийся до ведущих подмостков общественной сцены. Вместо лицемерия – новая искренность, которая отталкивает своим цинизмом гораздо больше, чем лицемерие КПСС.
Демонстративная, вызывающая дезинтеграция может какое-то время поработать на разрушительные эмоции, но в качестве долговременной программы не годится. Впрочем, редко какой спектакль переживает несколько сезонов, и постановщики политических зрелищ это прекрасно знают.
Наверное, не стоит воспринимать Боякова как некоего политрука современного политического театра. Все-таки и он не так давно прослыл пострадавшим, потеряв должность художественного руководителя во МХАТе им. Горького, хотя потом и возродился, будто феникс, в новом театре. Другие деятели нового русского декаданса тоже проносятся метеорами по новостной повестке, а затем вынужденно затухают – до очередной вспышки. Скорее всего их художественно-публицистическая «проповедь» вовсе не мейнстрим, и время эстетики безобразного в конце концов тоже пройдет, ее ждет отставка за ненадобностью. Но эти комиссары от искусства отражают чаяния некоей прослойки граждан, готовых бесконечно проваливаться в кроличью нору, наслаждаясь тем, что не чувствуют дна.
Елизавета Авдошина 
