Фото Reuters
Ирано-саудовское соглашение о восстановлении официальных отношений, заключенное при активном посредничестве Китая, стало еще одним этапом в оформлении новой формулы безопасности на Ближнем Востоке. С 2015 года, когда Йемен превратился в арену военной операции аравийской коалиции во главе с Эр-Риядом, связи между двумя региональными державами начали стабильно ухудшаться: боевые действия против повстанцев-хуситов интерпретировались не иначе как противостояние с опосредованными силами Тегерана.
Ирано-саудовский разрыв окончательно оформился в начале 2016 года, после того как посольство королевства в Тегеране и его консульство в Мешхеде столкнулись с массовой агрессией манифестантов, возмущенных казнью в Эр-Рияде известного шиитского проповедника Нимра аль-Нимра. Результаты переговорных раундов 2021–2022 годов о восстановлении контактов ухудшила ситуация вокруг вспыхнувших в Иране антиправительственных протестов, ответственность за которые Исламская Республика возложила на иностранные силы, в том числе саудовцев.
Раскручивающееся годами противостояние превращалось в явление, определявшее стратегии других игроков. США пытались преподносить конфронтационные подходы и необходимость активного сдерживания иранского влияния как нечто самоочевидное. Ситуацию качественно не улучшил даже приход к власти администрации Джозефа Байдена – последовательного сторонника восстановления «ядерной сделки» с Тегераном. Американские официальные лица не уставали делать публичные предупреждения, что держат «на столе» все варианты в отношении «иранской угрозы». Напряжение нарастало на протяжении последних недель, когда высокопоставленные представители Пентагона беспрецедентно интенсифицировали поездки на Ближний Восток, в места, где американский контингент тесно соприкасается с активностью поддерживаемых Тегераном шиитских группировок. Это нельзя было назвать иначе как демонстративной проработкой военного сценария. На конец марта Пентагон ранее анонсировал проведение с Саудовской Аравией двусторонних военных учений, в рамках которых должны были отрабатываться действия по защите от беспилотников иранского производства.
Однако внезапное объявление о заключении между Эр-Риядом и Тегераном мирного соглашения продемонстрировало, что конфронтационная повестка, судя по всему, отвечает не всем существующим в регионе запросам и что далеко не все укладывается в традиционную блоковую логику. Отдельно обращает на себя внимание то, что конфликтовавшие государства решили обратиться к посредническим услугам КНР. Это бросило вызов региональной роли Вашингтона и его открытым попыткам убедить своих союзников в минусах углубления связей с Пекином.
Комментируя подписание ирано-саудовского соглашения, МИД Китая подчеркнул, что страна «не преследует никаких эгоистичных интересов в Ближневосточном регионе» и не будет заниматься заполнением военно-политического вакуума. «КНР уважает статус хозяина, который принадлежит государствам Ближнего Востока, и выступает против того, чтобы там осуществлялось геополитическое соперничество, – говорится в заявлении на сайте ведомства. – Китай всегда считал, что будущее Ближнего Востока должно находиться в руках ближневосточных государств».
Новая формула безопасности в регионе характеризуется, с одной стороны, естественным сужением конфронтационной повестки между основными антагонистами, а с другой – растущим запросом местных акторов на посредническую и регулятивную помощь, альтернативную американской. Меняющаяся внутрирегиональная система ставит вопрос и о том, какое место в ней занимает российская дипломатия и какие преимущества она может увидеть для себя в новой ситуации.
Дмитрий Тараторин 
