Фото агентства городских новостей "Москва"
Дело арестованных на два месяца футболистов Александра Кокорина и Павла Мамаева каждый день обрастает новыми подробностями и комментариями. Например, адвокат Кокорина Олег Попов заявил, что его клиент вовсе не избивал водителя телеведущей Ольги Ушаковой, а «пытался разнять конфликтующие стороны». Звучат слова поддержки и от коллег-футболистов. Постепенно формируется консенсус относительно того, что изгонять Кокорина и Мамаева из профессии не следует. Их будут судить по обвинению в хулиганстве, эта статья предполагает реальный тюремный срок, но в публичной сфере все чаще можно услышать призывы наказать футболистов условно.
В России возбуждается немало аналогичных дел, и их фигуранты без какого-либо медийного шума вокруг действительно садятся в тюрьму. Случай Кокорина и Мамаева – резонансный, и в этом есть один несомненный плюс. Благодаря этому казусу (или правильнее сказать – из-за него) началась широкая общественная дискуссия о соразмерности проступка и наказания, о смысле наказания, о природе и функциях российской тюрьмы. В этой дискуссии участвуют и те, кто обычно не следит, например, за судьбой приговоренных к заключению по делам с явным политическим привкусом и подтекстом, не говоря уже о судебной рутине.
У наказания преступника два компонента. Первый: преступник изолируется от общества и не может ему вредить. Второй: наказанный должен исправиться. Тюрьма, безусловно, решает первую задачу. Но очень часто эта мера избыточна, это слишком серьезная перестраховка от рецидива, но суд не хочет разбираться в подобных тонкостях, а общество молчаливо принимает такой подход.
Способствует ли тюрьма исправлению? В этом приходится сомневаться. Исправление, то есть сознательное возвращение человека к нормальной общественной жизни, едва ли возможно без уважения к его личности. Между тем российская система следствия, суда и исполнения наказания построена на принципе унижения личности. Если человек попадает в поле интереса правосудия, он априори считается виновным, и это определяет отношение к нему системы. Следственные изоляторы и особенно колонии ожесточают его, подавляют, создают все условия для того, чтобы на волю заключенный вернулся асоциальным существом. Ко всему прочему для общества тюрьма – это клеймо, и от того, кто носит его на себе, отворачиваются.
Можно встретить мнение, что примерное, то есть жесткое, бескомпромиссное наказание Мамаева и Кокорина заставит задуматься остальных. Под «остальными», видимо, понимаются молодые и богатые люди с асоциальными привычками. Но и эта логика далеко не безупречна. С ними самими, как им кажется, просто не может произойти ничего подобного!
В призывах «наказать по всей строгости», как правило, не так много прагматики, реального представления о том, как человек должен загладить свою вину, каким образом – и кому – он может возместить вред, как добиться того, чтобы он дальше вел себя иначе. Гораздо больше в таких призывах стремления самому откреститься, отгородиться от преступника и того, что он совершил.
Российское общество терпимо к хамству, насилию и унижению, и в этом смысле проступок Кокорина и Мамаева можно отчасти считать запрограммированным. Можно представить себе и обратную ситуацию, когда пьяный чиновник ударил бы стулом сделавшего ему замечание спортсмена. Суровое наказание, вероятно, удовлетворит ту часть социума, которая его требует. Но оно вряд ли сделает лучше Мамаева и Кокорина, вряд ли исправит среду, в которой возможно избиение человека на улице, и вряд ли поможет тем, кого судят и приговаривают без повышенного внимания массмедиа.
Исправит ли Мамаева и Кокорина второй шанс? И это утверждать невозможно. Это можно проверить лишь экспериментальным путем, и общество могло бы сейчас на такой эксперимент пойти.
Виктория Панфилова 
комментарии(0)