Великий пост и модерн. О разночтениях в подсчете номинальных и реальных верующих

Фото Sefa Karacan/Anadolu Agency/Getty Images

Согласно последнему опросу ВЦИОМа, соблюдать Великий пост намерены 11% опрошенных россиян. Причем 66% из них точно знают, что не будут ограничивать себя в еде и действиях, не приемлемых в этот период с точки зрения христианской традиции. При этом во время масленичной недели есть блины планируют 88% респондентов. Социологи спросили россиян, какие забавы они знают, кроме гастрономических, и только 10% назвали спортивные игры, другие подвижные виды деятельности – и того меньше.

Отсюда можно сделать вывод, что россияне более склонны к гедонизму, чем к ограничениям. Но свидетельствует ли это об их уровне религиозности? Ведь только один процент опрошенных сказал, что в масленичную неделю необходимо посещать церковь. При этом участвовать в великопостных богослужениях намерены 23%, что на 16% меньше числа желающих присутствовать при таком языческом по происхождению обычае, как сжигание чучела Масленицы.

Вспомним также рождественскую статистику наступившего года, которая наделала много шума, хотя она повторяет показатели прошлых лет. Ночные богослужения, согласно данным МВД, посетили 2,5 млн россиян, что составляет менее 2% населения страны. Учтем, что далеко не все жители России даже декларируют себя как православные верующие.

Статистика посещения рождественских богослужений контрастирует с тем размахом, какой приобрела традиция купания на Крещение. Учитывая голоса священнослужителей, напоминающих о том, что окунание в прорубь далеко не так обязательно, как крещенское богослужение, а также особенности исполнения массового купания, можно уверенно сказать, что эта традиция более имеет отношение к национальным забавам, чем к духовной стороне христианских обрядов.

Подобные статистические данные заставляют задуматься о нескольких принципиальных проблемах. Возникает вопрос о качестве христианской веры у тех 80% россиян, которых при каждом удобном случае принято относить к православным верующим. Поскольку религиозные потребности населения давно уже используются в качестве убедительного аргумента при распределении административной поддержки и материальных благ, необходимо определиться с критериями подлинной религиозности. Реалии таковы, что это давно не сфера личной жизни человека, а общественно-политическое явление.

Можно ли считать в таком случае основанием для конфессиональной идентификации декларацию самого человека? Или необходимы более объективные критерии? Посещение богослужения или, может быть, глубина знаний о своем вероучении? Возможно, удобным средством учета стало бы введение церковного налога, но он обрушит систему финансового обеспечения Церкви, больше построенной на доверительных отношениях иерархов с власть имущими, чем на набожности прихожан.

Социологические данные наводят на сомнение в адекватности представительства Церкви в национальных интересах русского народа. Напомним, что в отсутствие иных институтов национального представительства РПЦ сформировала Всемирный русский народный собор, действующий не одно десятилетие. То же самое касается иных народностей России, не имеющих своих национально-территориальных образований. Сегодня их фактически представляют и от их имени высказываются религиозные объединения.

Кроме того, возникают сомнения в целесообразности выстраивания общественной идентичности с широким применением религиозных элементов. Если даже самый многочисленный этнос не абсолютно равнозначен доминирующей религиозной традиции, то и нынешнее обозначение «духовно-нравственных скреп» социума может оказаться ложным. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что наращивание в воспитании религиозного компонента вовсе не приводит к повышению морали среди россиян, особенно молодых. Наоборот, цинизм молодого поколения растет на фоне повышения роли Церкви.