Каким должно быть углеродное регулирование

России пора переходить к безуглеродному развитию, считает Игорь Башмаков. Фото © Российское партнерство за сохранение климата

Парижское соглашение по климату – гибкий инструмент, имеющий несколько задач: удержание роста глобальной температуры в пределах двух градусов по Цельсию и приведение международных финансовых потоков в соответствие с новыми траекториями развития. Общеизвестно, что изменения климата являются прямым следствием экономической деятельности человека и выбросов парниковых газов от действующих производств. Сохранение углеродоемкости, то есть потребления ископаемого топлива, мировой экономики на текущем уровне приведет к глобальному потеплению на 6–8 градусов по Цельсию (а в России рост идет в два раза быстрее). Оценки потерь России только от загрязнения окружающей среды, без учета изменения климата, – 4,6% ВВП. А учитывая еще и вред для здоровья человека, то и вовсе 10–15% ВВП. Риск очевиден, а значит, надо реализовывать стратегии по его снижению.

Чтобы ограничить рост глобальной температуры, нужно для начала понять, каким «углеродным бюджетом» мы обладаем – сколько всего можно выбросить парниковых газов. Сегодня глобальные годовые выбросы из всех источников примерно равны 55–56 Гт CO2, так что этого «углеродного бюджета» примерно хватит на 25–30 лет. Таким образом, к 2050 году необходимо сократить выбросы хотя бы на 40%, а потом вообще снизить их до нуля. Если ничего не делать, то уровень выбросов превысит 100 Гт, но двигаться-то нужно в обратную сторону – к 2100 году достичь безуглеродного будущего.

Для достижения заметных перемен есть два типа инструментов: одни нацелены конкретно на снижение выбросов парниковых газов («цена на углерод» – углеродный налог или квоты), другие – на решение задач, сопутствующий эффект от которых может быть гораздо большим. В Германии, США, Великобритании выбросы снижены за последние 20 лет в основном за счет таких «других» мер – типа развития добычи сланцевого газа (США). Во многих странах вводятся стандарты выбросов электростанций и автомобилей, правительства тратят средства на создание рыночных ниш для новой продукции, производство которой позволяет снижать выбросы. Сравнительно новые решения – запрет на продажи автомобилей с бензиновыми двигателями (в планах в некоторых странах ЕС и Великобритании) и на строительство объектов угольной генерации (к примеру, в Китае). Всего в странах ЕС реализуется порядка 2350 мер по повышению энергоэффективности, и результативной считается любая мера, которая приводит к снижению потребления электроэнергии в размере половины процента от объема суммарного выброса.

Основные факторы, снижающие рост выбросов, – повышение энергоэффективности экономики и переход на низкоуглеродные источники энергии. В 2016 году объем углеродного рынка достиг 50 млрд долл. А объем средств, направленных на повышение энергоэффективности и развитие низкоуглеродных источников, – 500–600 млрд долл., что представляет собой уже более существенную статью расходов.

Специализированные инструменты – различные формы «цены на углерод» в виде углеродного налога или квот – находятся в стадии апробации в некоторых странах, и они должны быть скоординированы с рамочными, тогда системный эффект будет существенно больше. По подсчетам, если разнести «цену на углерод» на все источники выбросов в мире, то она будет небольшой: в Китае – около 2–3, в ЕС – около 3 долл. за 1 т CO2. Однако сегодня все еще меньше 1% глобальных выбросов имеют уровень «цены на углерод», соответствующий так называемой «цене переключения», при которой низко- и высокоуглеродные технологии были бы одинаково энергоэффективны, а значит, можно было бы сделать выбор в пользу низкоуглеродных.

Есть миф, что механизмы с «ценой на углерод» тормозят развитие экономики. Опровергнуть его просто. В Швеции углеродный налог – 131 долл. за тонну, самый высокий в мире, действующий с начала 1990-х годов. Что мы видим в этой стране? ВВП вырос на 70%, потребление энергии осталось на уровне 1990 года, а выбросы снизились на 25%. Вопрос в том, как вводить этот инструмент. В 1990-е годы налог на углерод в Швеции был более-менее устойчив, потом, при низких ценах на энергию, его повысили, а когда цены выросли, уровень налога корректировался только на размер инфляции. Промышленность нагружалась очень осторожно, и утверждать, что «цена на углерод» при умном использовании тормозит экономику, неверно: данные это не подтверждают.

В теории считается, что торговля квотами на выбросы более адекватна. Но на практике это верно, если можно правильно определить базовую линию – величину объемов выбросов парниковых газов, произведенных за установленный период. Например, до 2008 года экономисты ЕС не могли предвидеть, что европейская экономика из-за кризиса замедлит развитие, а цены на энергию вырастут – а чем выше цены на энергию, тем они ниже на углерод. Сегодня система торговли квотами в ЕС реформируется, там много проблем, идет поиск их решения – в частности, через повышение коэффициента линейного снижения выбросов.

При переходе на безуглеродную траекторию необходимо понимать, каков порог сохранения экономического роста. Страны приняли на себя такие обязательства по сокращению выбросов, которые заведомо могут выполнить. Если это произойдет, то к 2030 году суммарное снижение выбросов парниковых газов будет даже меньше, чем кумулятивное снижение выбросов Россией в 1990–2016 годах, чего явно недостаточно, чтобы поменять картину, – необходимо принимать дополнительные обязательства.

Для России самый простой механизм – проектно-зачетные сокращения, которые можно реализовать путем госзакупок объемов снижения выбросов по фиксированной цене в разных секторах экономики. Для запуска такого механизма, по моим расчетам, нужно 3–7 млрд руб. в год. Например, в 2017 году Фонд содействия реформированию ЖКХ запустил программу, в рамках которой инициировал повышение энергоэффективности в отдельных многоквартирных домах не менее чем на 10%. К примеру, если государство спонсирует из бюджета 20% стоимости проекта, то на каждый миллион рублей поддержки за 10 лет можно получить снижение выбросов в размере 4 тыс. т CO2-эквивалента, и это обойдется в 4 долл. за 1 т CO2. При условии господдержки многие дома станут охотнее реализовывать проект, который сегодня продвигается со скрипом.

Вторая схема – парниковые сертификаты: определяются сектора, для которых выставляется определенное количество сертификатов и либо устанавливаются верхние ограничения, либо разрешается получать зачетные сокращения. Организации могут эти сертификаты покупать у других компаний и таким образом работать в дальнейшем.

Нужно ли вводить налог на углерод в России? Можно сделать так, как это делается во многих странах, где вводится некое пороговое значение выбросов. В таком варианте максимальная нагрузка на промышленность составила бы 0,3%. И это должно происходить за счет снижения других налогов, например на доходы: облагая налогом вредные виды деятельности, нужно дать стимул для полезных видов.

Повышение энергоэффективности экономически выгодно, но, чтобы задействовать этот потенциал, нужны специальные меры стимулирования. К примеру, сейчас энергопотребители, которые находятся в зоне низкой доли расходов на энергию, могут снижать издержки, но считают, что это либо затратно, либо не даст им значительного эффекта.

Главное – России необходима принципиально иная модель экономики. По сравнению с 2008 годом отечественный ВВП вырос лишь на 2%, и сегодня у России из крупных по размеру экономики стран самая медленно растущая экономика. Традиционные рынки, на которые мы все время опирались, выходят на стадию насыщения. Например, доходы от нефти до 2030 года еще будут расти, а потом уже нет, а ведь сегодня это главный экспортный продукт. При росте только на 10% к 2050 году доля России в мировом ВВП, которая сейчас, по разным оценкам, достигает 2–2,5%, будет равна 1% – если нарисовать диаграмму мирового ВВП, то сектор России никто не сможет вообще разглядеть.

Даже если каким-то чудом произойдет удвоение «красной» (углеродоемкой) экономики, у нее не будет экспортного потенциала. Очевидно, что если серьезно относиться к проблеме экономического роста, то нужно переходить на безуглеродную траекторию развития. Новая экономика может быть только зеленой и низкоуглеродной. И чтобы новые, зеленые драйверы ее развития появились хотя бы к 2030 году, фундамент нужно закладывать уже сегодня.