Петр Спивак
Шахматист Роберт Фишер считал себя всесторонним гением. Потомки решат, не сводил ли он весь мир к одним лишь шахматам. Фото Reuters
Французскому композитору и дирижеру Морису Равелю, родившемуся 7 марта 1875 года, дают чаще всего два терминологических определения: импрессионист и виртуоз. Первое ассоциируется, как правило, с мягкостью, спокойствием, даже камерностью. Второе чревато капризами вплоть до скандалов. Околотворческих, например. Три раза подряд – в 1901, 1902 и 1903 годах – Равель пытался завоевать (такой вот специфический глагол, но что поделаешь) Римскую премию в композиторской номинации и терпел неудачу. Его импрессионизма напрочь не принимало жюри. И публика судачила о том, какие симпатии и антипатии за этим стоят. А у самого Равеля кабинетная жизнь протекала в одном русле, салонная – в другом, от нее как бы независимом. Иногда, впрочем, эти два потока пересекались.
1928 год, Париж, Гранд-опера. Триумфальная премьера «Болеро» – из сочинений Равеля, самого известного и самого проблематичного, что ли. Одна и та же бесконечно варьирующаяся музыкальная фраза, какое-то гипнотическое воздействие на слушателя – не переход ли это к внехудожественности? Не знаю.
Теперь приблизимся к нашим дням, и снова на календаре 7 марта. Исполняется 105 лет со дня рождения знаменитой итальянской киноактрисы Анны Маньяни (ум. 1973). В зрительской памяти она оставила устойчивый образ героини неореалистических фильмов, прежде всего из такой ленты, как «Рим – открытый город» Роберто Росселлини. Это были те самые низы и окраины, в которых Анна Маньяни провела свое детство. Сама она потом жаловалась, что ей «надоели роли истеричных, крикливых представительниц рабочего класса». И мало кто помнит ее первые артистические опыты: она выступала в ночных клубах с песенками соответствующей тематики, и внимание кинорежиссеров привлекло именно сочетание темпераментности с полным отсутствием гламура.
Когда артист весь без остатка уходит в свои роли, это нормально. А в других формах общения с публикой? 9 марта исполнилось бы 70 лет Роберту Джеймсу Фишеру (ум. 2008), он же Бобби Фишер, – американскому шахматисту, чемпиону мира в 1972–1975 годах, а среди всех обладателей этого титула – абсолютному чемпиону по скандальности. И дело здесь не только в ершистости характера. Лейтмотив всех разговоров о Фишере – его сосредоточенность на шахматах и ни на чем ином, вызывающая неизбежные вопросы: да был ли он способен на что-либо другое, как следует относиться к подобной ограниченности? Сам Фишер не стеснялся этой темы. «Все, что я хочу когда-либо делать, – это играть в шахматы». «Когда я выигрываю, я гений. Когда не выигрываю, я не гений». «Я возражаю, когда меня называют шахматным гением, потому что считаю себя всесторонним гением, которому просто выпало играть в шахматы». То есть Фишер, по его собственному мнению, знал все, включая шахматы, тогда как, например, Каспаров удостоился от него недипломатических характеристик, потому что «не знает ничего, кроме шахмат». С другой стороны, ровно такую же оценку дал автору этих слов Михаил Ботвинник: «У Фишера нет другого выхода, как любить шахматы. Ведь он не умеет делать ничего другого». В общем, все квиты. Бывает и такая гармония, да.
Когда Фишер боролся за звание чемпиона мира с советскими гроссмейстерами, их соперничество было и аналогом, и проекцией, и сублимацией – выбирайте термин по вкусу – «холодной войны», глобального противостояния двух систем. Так у нас в СССР все это и воспринимали. Но сейчас мне почему-то приходят на ум строки из «Теркина на том свете» Твардовского: там два загробных мира. «Всяк свои имеет стены/ При совместном потолке. Два тех света – две системы,/ И граница на замке». Ведь Фишер у себя, в свободном мире, стяжал славу обличителя американского капитализма и антисемита...
Разумеется, Фишеру сопутствовали непрерывные скандалы и судебные тяжбы. У одного его современника, литератора по профессии, по этой части тоже был немалый опыт. Эфраим Севела, прозаик, сценарист и к тому же кинорежиссер, принадлежал к трем культурам – русско-советской, израильской и американской. Он родился 8 марта 1928 года в Бобруйске, умер в 2010-м в Москве. Между этими двумя точками в пространстве и времени – ломаная линия перемещений. Во время войны Ефим Драбкин (Эфраим Севела – литературный псевдоним) был сыном полка. В начале 70-х собрался уезжать в Израиль и был в той группе из 24 отказников, которая устроила сидячую забастовку в приемной Президиума Верховного Совета СССР. Когда выбрался-таки в Израиль, изведал войну – в октябре 1973-го. Потом решил вновь обретенную Страну обетованную покинуть. На вопрос, почему не захотел там жить, отвечал: «Я не захотел?! Это меня не захотели». И написал гомерически смешную повесть об израильской повседневности под программным заголовком: «Остановите самолет, я слезу».
У меня опять-таки поэтическая ассоциация – с Борисом Чичибабиным. «Я рад бы все принять и жить в ладу со всеми,/ да с ложью круговой душе не по пути./ О, кто там у руля, остановите время,/ остановите век и дайте мне сойти».
