Петр Спивак
Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Бенедикт Лившиц, Юрий Анненков. Проводы на фронт. 1914.
Фото Карла Буллы
Есть афоризмы и изречения, которые знают все, хотя далеко не все могут назвать их авторов. «В России суровость законов умеряется их неисполнением» – как раз такой случай. 23 июля – день рождения русского поэта и критика Петра Вяземского (1792 – 1878), который первым вынес этот вердикт.
Был он князь, самый что ни на есть столбовой аристократ. И жанры, в которых преимущественно работал Вяземский, носят отпечаток высшего света, тогдашнего просвещенного общества. В стихах – послания, мадригалы, эпиграммы. В прозе – афоризмы, письма, воспоминания. Все в целом – живая жизнь культурной среды, ее плотность и внутренняя связность. И постоянное ощущение нехватки этих качеств, разреженности культурного пространства. Отсюда – еще одно известное суждение Вяземского: «У нас от мысли до мысли пять тысяч верст». Исследование, аналитика – недостаточно развитые формы сознания, единичные одинокие очаги на бескрайних холодных просторах.
Надо сказать, со временем все могло измениться. Уже Серебряный век принес пусть далеко не полное, но все-таки преодоление малой интенсивности русской культуры. Сегодня исполняется 120 лет со дня рождения художника и литератора Юрия Анненкова (ум. 1974), – его жизнь и творчество тут чрезвычайно яркий пример. Две черты здесь бросаются в глаза: универсализм (живописец, книжный график, художник театра и кино, мемуарист┘) и глубочайшая вовлеченность в систему связей и взаимодействий – творческих, деловых, личных. Судите сами: знакомство и дачное соседство с Репиным (и многими другими жителями Куоккалы), этюды вместе с Шагалом, участие в салоне «Независимых», членство в объединении «Мир искусства». Кроме того, Анненков был членом и учредителем Общества художников-станковистов, в эмиграции – президентом Синдиката техников французской кинематографии. Где же тут, спрашивается, пять тысяч верст Вяземского? До кого угодно рукой подать.
Вот пример, который возможен только в жизни, – нарочно такое не придумаешь, сочтут дурной литературщиной и будут правы. Август 1914 года, только что объявлена война. По Невскому идут мобилизованные. «Корней Чуковский и я решили пойти на эту главную улицу, – вспоминал потом Анненков. – Там же, совершенно случайно, встретился и присоединился к нам Осип Мандельштам┘ Когда стали проходить мобилизованные, еще не в военной форме, с тюками на плечах, то вдруг из их рядов вышел, тоже с тюком, и подбежал к нам поэт Бенедикт Лившиц. Мы принялись обнимать его, жать ему руки, когда к нам подошел незнакомый фотограф и попросил разрешения снять нас. Мы взяли друг друга под руки и так были сфотографированы...» И этим незнакомым фотографом был не кто иной, как сам Карл Булла. А фотографию потом Анненкову подарила Ахматова.
Как говорится в одном старом анекдоте: кому это мешало? Мешало, тут сомнений нет. Из четверых изображенных на снимке двое – Мандельштам и Лившиц – погибли в лагерях, Анненков был вытеснен в эмиграцию, своей смертью в СССР умер один Чуковский. И преодоление пустоты, отмеченной Вяземским, приходится начинать сначала.
Вот, кстати, еще один имеющий прямое отношение к нашей теме афоризм желчного князя. «Беда иной литературы заключается в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят». А французский философ Жан-Люк Нанси, перекликаясь с этим, в письме к одному из наших интеллектуалов высказался так: «Проблема русских даже не в том, что у вас был коммунизм. Главное в том, что вы, судя по всему, не поняли, что это означало».
М-да. Спорить с Нанси не приходится. И все же...
23 июля 1935 года родилась Виктория Чаликова (ум. 1991). Ученый, литератор, общественный деятель. На мой взгляд (это тот редкий случай, когда я могу судить о герое нашего календаря и по своему скромному личному опыту), – одна из самых ярких и светлых личностей нашей «перестроечной» эпохи.
Было в системе Академии наук СССР странное учреждение, аналогов которому, я думаю, не отыскать ни в одной другой стране. Называлось оно бессодержательно и не очень складно – Институт научной информации по общественным наукам, сокращенно ИНИОН, и предназначалось для мониторинга, как теперь говорят, западного гуманитарного знания и подготовки докладов, записок, реферативных сборников, адресуемых высшему руководству страны и работающим на него экспертам. (ИНИОН существует и теперь, хотя круг его заказчиков, конечно, изменился.) Среди работавших там ученых было немало таких, кого на страницы советской прессы не допускали. В этот-то институт и пришла работать Виктория Чаликова – специалист по проблемам утопии и утопического сознания.
Теперь с ее комментариями, во многом ее глазами мы читаем Замятина и Оруэлла, Вебера и Мангейма...
Помню Манежную площадь 4 февраля 1990 года, в канун пленума ЦК КПСС, который должен был решить вопрос об отмене 6-й статьи Конституции – насчет руководящей роли этой самой КПСС. Выступает Виктория Чаликова. «Мегафон, меняющий не только голос, но и мысль; сжатое время и пространство; давление чужих и чуждых идей и страстей создавали там, на площади, на трибуне, чувство некоторой несвободы, особенно острое после опьяняющей свободы шествия», – ее слова, уже потом. А тогда люди, собравшиеся на площади, ждали нового Февраля. Чаликова же говорила, что Февраль был побежден Октябрем, потому что возник блок революционной интеллигенции и мятежной народной стихии.
Помню ее рассказ по возвращении из Грузии в самом начале абхазского конфликта, ее тревогу о тупике, который неизбежен, когда каждая из сторон не видит и не слышит ничего, кроме своей национальной страсти. Помню тревожные разговоры о том, что Чаликова безнадежно больна, и ее статью в «Литературке» – о том, как в больнице издеваются над больными. Потом┘ «Погасло живое пламя Виктории Чаликовой» – слова Мариэтты Чудаковой. Мало о ком так пишут.
От мысли до мысли стало еще дальше.
