Марина Гайкович
Проект открыла лекция Юлии Де-Клерк «Апология движения. Урбанизм. Индастриал» и концерт «Гимн машинерии».
Фото предоставлено пресс-службой музея «Новый Иерусалим»
В Музее «Новый Иерусалим» проходит выставка «Невесомость. Александр Лабас о скорости, прогрессе и любви», посвященная 125-летию со дня рождения художника-авангардиста. В качестве своеобразного контрапункта к экспозиции, которая максимально полно охватывает творчество художника, музей предлагает музыкально-просветительский проект «Время, вперед!». Автор идеи и куратор этого проекта музыковед Юлия Де- КЛЕРК отталкивается от импульсов, которые дает творчество Лабаса, и выстраивает музыкальную картину ХХ века. Проект включает шесть концертов и три лекции Де-Клерк, которые проходит перед избранными программами. О содержании этого экспериментального как для музея, так и для его автора цикле, а также о музыкальной практике в музее Юлию Де-КЛЕРК накануне очередного концерта (в нем примет участие пианист Юрий Фаворин) расспросила корреспондент «Независимой газеты» Марина ГАЙКОВИЧ.
– Юлия Исааковна, для музея «Новый Иерусалим» проект нестандартный, экспериментальный. А для вас?
– И для меня лично это новая история. Ведь я всегда была внутри музея, и это определяло структуру проекта, его организацию. А сейчас я снаружи, как приглашенный куратор. Первый раз. И для музея «Новый Иерусалим» то, что я предложила, рискованная вещь, потому что такого проекта здесь не было. Да и я делала отдельно проекты просветительские - и отдельно делала фестивали. А здесь, в силу абсолютно объективных причин, пришлось соединить эти две составляющие: лекция и концерт в один день. Нужно было придумать темы и программы, чтобы лекции подводили к концерту, а концерт становился иллюстрацией лекции, но в то же время чтобы это была самостоятельная полноценная музыкальная программа. Плюс все это должно коррелироваться с выставкой.
– Не могли бы вы рассказать о тех импульсах, которые дали жизнь проекту?
– Александр Лабас был, конечно, удивительным человеком – то, что называется, на гребне волны, и многое он предвидел. Здесь не надо даже было ничего придумывать и натягивать – идеи лежали на поверхности. У Лабаса был абсолютный слух, это стопроцентный синестет, так же как Кандинский и Скрябин. Он действительно слышал живопись и видел музыку.
Когда он пишет в дневнике, как ищет какие-то вещи, очень важные для него, то ты понимаешь, что это абсолютно музыкальная концепция. Когда он размышляет, как изобразить движущийся звук, например. Или размышления о том, как бы соединить разные временные отрезки и разные пространственные. Это же абсолютно музыкальная идея, это полифония, многоголосие. В этом смысле поиски Лабаса вписывались в поиски художников его времени. Живопись, которая вроде бы плоскостная, и вроде бы не временное искусство – а они пытались выйти за рамки. И Лабас был одним из первых, кто пытался разрушить ограниченность холста и его плоскость. Поэтому ему очень важны были категории пространства и времени.
Я в своей научной деятельности занималась авангардом, и, безусловно, у меня сразу родились идеи, которые хотелось бы воплотить именно в этом проекте. Идеи, которые соединяли бы живопись, очень индивидуальный образ самого Лабаса, его эстетические взгляды, его интересные фантазии.
– Вы отталкиваетесь от авангарда 1920-х годов и охватываете весь ХХ век, даже с выходом в ХХI. Как вы выстраивали цикл?
– Понятно, что был привычный шаг – оттолкнуться от выставки, от конкретной личности художника и прочертить какие-то маршруты.
Я постаралась охватить весь ХХ век, ведь и сам художник прожил очень долгую жизнь. И, конечно, наметить пути развития его идей в будущем, прочертить перспективу. Слушатель должен понимать: а как это потом работает? Чтобы это была не замкнутая система. Тем более Лабас подталкивает к этому. Уже на склоне лет, в 80-е годы, у него начался какой-то новый виток, будто по спирали: он вернулся к неким авангардным идеям 20-х годов, но уже совершенно на новом этапе. В частности, обратился к теме космоса. Он мыслил все равно немножко вперед, и это безумно интересно. У него есть замечательная акварельная серия, где появляются пришельцы, гуманоиды, своя оригинальная вселенная – как попытка понять, а что же там? А вот эта жизнь, если она есть, какая она? И как мы с этим вообще можем сосуществовать?
– Так вы вышли на тему космоса.
– Да, мне это ужасно понравилось, и я сразу поняла, что надо заканчивать этот цикл темой «Космос как предчувствие». Я долго над этой лекцией мучилась, придумывала ее, понимая, что не могу начать сразу с XX века, потому что упущу тот огромный путь, который прошло человечество со времен Пифагора, мечтая о космосе. Поэтому у меня всё начинается с Пифагора, чтобы было понятно, как эта идея развивалась и как человечество с развитием науки этот космос потеряло.
Мы не задумываемся об этом, но XIX век с его позитивизмом сфокусировался на человеке, оставив небеса где-то очень далеко. К звездам надо было возвращаться. Весь ХХ век шел этот процесс, и у каждого был свой путь: у Дебюсси, у Скрябина, у Шенберга и так далее.
Отдельная тема – русский космизм, русская философия. Циолковский же не считал себя, так сказать, технарем, он считал себя философом. И для него изобретение конструкции ракет было только средством достижения цели.
Человек еще до полета Юрия Гагарина, до первых спутников, уже стремился в космос. Я в своей лекции как раз прочерчиваю путь мечтаний о космосе и его творческое освоение с разных сторон. Я затрагиваю музыку Лигети, Штокхаузена, Скрябина и, наконец, Пендерецкого, который в своей «Космогонии» действительно изображает выход человека в открытый космос. Я очень тщательно отбирала музыкальные иллюстрации, так как не могу выйти за хронометраж – лекция длится всего час. Взвешиваю каждое слово!
– Да, этот проект требует концентрации слушателя и времени, учитывая, что кроме лекции и концерта хорошо бы и саму выставку посмотреть …
– Конечно! В этом же вся штука, что если вы приезжаете в «Новый Иерусалим», то проведете там практически целый день. Чтобы, может быть, сходить в монастырь, чтобы посмотреть внимательно одну выставку, другую. И вечером остаться уже на мероприятие. Тут работает совершенно другая логика в сравнении с жизнью Москвы. К тому же в Москве народ привык к просветительским проектам, я это знаю, я видела, как с 1990-х рос интерес к ним.
– Неужели с 1990-х? Мне казалось, это удел 2000-х, а то и 2010-х.
– Я это знаю еще по своей работе в Музее музыки. В 1990-е годы была очевидная проблема, когда менялась система образования. Видимо, то, чего не хватало, особенно по гуманитарным знаниям в школе, люди пытались добирать в каких-то других институциях.
И музеи в данном случае сыграли колоссальную роль. Сейчас очень популярна акция «Ночь в музее». А я очень хорошо помню, как в 90-е годы водила экскурсии ночью по музею Прокофьева! И было такое количество людей, вы себе не представляете. На улице весело играли уличные музыканты, а мои слушатели ходили по музею и слушали о Прокофьеве. Было очень много молодежи. Тогда я поняла, что что-то четко меняется. А когда уже пришла работать в Пушкинский музей, то там очень активно выстраивались все просветительские программы, это была очень серьезная работа. Я сама в этом участвовала. Помню свои лекции к выставке Колдера, затем к выставке Бенуа. И каждый раз приходило просто невероятное количество зрителей!
Вот такой интерес у людей был. И в Москве это давно. А в «Новом Иерусалиме» это первый проект, который придуман именно как концептуальный, к тому же в рамках выставки.
– Действительно, это очень обогащает контекст восприятия творчества Лабаса, меняет угол зрения.
– Конечно, ради этого расширения пространства всё и придумано. Чтобы люди увидели, что музыка, живопись, развитие науки и техники, философская мысль – не существуют отдельно друг от друга. И поэтому мне так важны были все темы. У меня в первой лекции, которая была посвящена машинерии и урбанизму в искусстве, были совершенно фантастические примеры. Я показывала фрагменты из «Механического балета» Леже, «Симфонию гудков» Авраамова, которая соединялась с «Симфонией Донбасса» Дзиги Вертова. Невероятный драйв! А вот тема ближайшего вечера требует концентрации. Лабас – художник, который придумал новый язык. Поэтому, конечно, нельзя было обойти тему, собственно, рождения нового музыкального континуума, ей посвящена моя лекция «Бунтари и пророки Новой музыки».
А концерт пианиста Юрия Фаворина «Краски и звуки» раскрывает и имена создателей нового языка, и их музыку. Мы начинаем от Дебюсси и – через Скрябина, Шенберга, Бартока – идем к Мессиану, композитору, который, как отдельный остров в океане, не примыкал ни к кому, но очень многое соединил. Только это надо каким-то образом очень коротко всё объяснить. Это очень сложно. Каким образом появляется пантеизм Дебюсси, каким образом возникает мистика Скрябина, как на композиторов влияют восточные все культы и так далее.
А лекцию я хочу закончить даже не Мессианом, а еще ближе к нашему времени – дать послушать «Тринадцать цветов заходящего солнца» Тристана Мюрая.
– Музыкальные программы исполнителям предложили вы или это совместный поиск?
– Я придумываю концепцию и программу, а потом ее согласовываю с музыкантами. Бывает, что какие-то вещи корректируются по их пожеланиям. Так было, например, с программой «Пушки и музы». Я очень хотела сделать программу музыки Шостаковича и Вайнберга, но не так, как она сложилась в проекте. Пианист Арсений Тарасевич-Николаев сказал, что они с коллегами ужасно хотят соединить два квинтета этих композиторов. И я согласилась, хотя формально квинтет Шостаковича написан в преддверии войны, это же все-таки 40-й год, а вайнберговский квинтет – уже 1944-й. Но они мечтали сыграть эту программу! Когда есть такое желание у музыкантов и оно не ломает концепцию, мне остается только согласиться.
– А как сложилась программа «Магия Востока»?
– Программа «Магия Востока» для меня абсолютно экспериментальная, я сама очень заинтригована. Я всю ее составила сама, единственная пьеса, которую мы выбрали вместе с певицей Алисой Тен, это «Eastern Man» Терри Райли. В этом концерте будут интересные повороты. Например, «Песни безумного муэдзина» Кароля Шимановского. В оригинале цикл написан для голоса и фортепиано, но Игорь Холопов сделал версию для ансамбля. «Мадагаскарские песни» Равеля прозвучат в оригинале, а вот Ираида Юсупова специально для этого концерта сделала новую инструментовку своей пьесы «Самарканд».
– Хочу спросить о вашей работе в Пушкинском музее, в частности, о музее-квартире Святослава Рихтера, которая стала не только мемориальной площадкой, но и концертной. Какие были ощущения, когда вы туда вошли, как вы выстраивали там работу?
– Мои ощущения в Квартире – это отдельная история. Когда я только вошла, столько нахлынуло всяких воспоминаний, моих личных…
Что касается работы, то для начала мне нужно было понять, какая должна быть концепция музыкальной программы. Мы не филармония, безусловно, мы – музей. Более того, это особое место, даже сакральное – квартира великого музыканта. Мы находимся в мемориальном пространстве, нам нужно было делать всё очень тонко и аккуратно, но тем не менее привнести что-то новое.
Поэтому фактически каждый сезон это был фестиваль, который длится целый год. Я придумывала тему, потом, так сказать, транслировала ее музыкантам. Например, музыка в театре и кинематографе, или классика и авангард и так далее. Предлагала, что мы можем сделать, что с чем соединить, какие могут быть сочинения. И дальше музыканты начинали в это включаться. Причем первые годы все – а в проектах принимали участие крупные музыканты, с именем! – работали только на энтузиазме. Через несколько лет ситуация начала меняться, появилось больше возможностей.
Мне было очень приятно слышать отзывы, например, Елизаветы Ильиничны Леонской или Милы Берлинской, которые были в восторге от того, что Квартира снова живет, что в ней чувствуется дух Рихтера, что здесь проходят концерты, выставки, все время какая-то движуха.
– Музыка приводит новую публику в музеи?
– Безусловно! Я по своему опыту точно могу сказать, что через музыку в музее ты воспитываешь публику, и потом она становится твоей. Приходят иногда люди совершенно случайно, для себя что-то открывают и становятся твоими фанатами. Так было в Квартире Рихтера.
В этом смысле наш проект для «Нового Иерусалима», я убеждена, не исключение. Для музея, мне кажется, это какое-то новое дыхание, новое направление. Я думаю, этот путь открывает очень большие перспективы, потому что он привлечет совершенно новый тип аудитории, новую публику. Это очень важно.
