Дарья Курдюкова
Из Великобритании в Советский Союз прибыло шесть сотен эстампов. Фото агентства «Москва»
У открывшегося в 31-м зале проекта «Сокровищница графики. Гравюрный кабинет в первой четверти XX века» несколько векторов. Он открывает экспозиционный цикл Ars Graphica. Он рассказывает об истории Гравюрного кабинета и гравюры, сопоставляя классику Рембрандта и Дюрера с английскими и российскими эстампами начала прошлого века. Он рассказывает об энтузиазме Николая Романова (1867–1948), возглавлявшего Отделение изящных искусств Румянцевского музея, а потом ставшего директором Музея изящных искусств (то есть Пушкинского музея). А главное, выставка открывает малоизвестную историю даров-обменов с Великобританией, ставших возможными в 1925 году не на политическом уровне, а благодаря Романову. Сделанную ГМИИ и Российской государственной библиотекой экспозицию в 80 произведений курируют Татьяна Тютвинова и Наталья Самойленко.
Выпускник историко-филологического факультета Московского университета Николай Романов с 1910 года руководил в Румянцевском музее Отделением изящных искусств, включавшим Картинную галерею и Гравюрный кабинет. Когда в 1924-м Румянцевский музей расформировали, а его коллекции распределили между другими институциями, библиотека и здание перешли Ленинке, а с Моховой на Волхонку, в нынешний Пушкинский музей, перевезли собрание европейской живописи, книги по искусству и Гравюрный кабинет, ныне – отдел графики ГМИИ.
Директором Музея изящных искусств Романов стал «накануне», в 1923 году, и как человек общительный, преданный просветительству и друживший со многими современными художниками мечтал об энергичном музее нового типа, в котором графические показы должны были сыграть важную роль. Они и сыграли – столько, сколько он успел сделать до 1928-го. Гравюрный кабинет в этих новых веяниях играл роль, которую трудно переоценить и в смысле закупок произведений современных российских художников, среди которых были и Остроумова-Лебедева, и Кругликова, и в смысле удивительного для 1925 года в молодой советской стране обмена дарами с Британским музеем. Дарение осуществлялось, разумеется, никакой не большой политикой, а исключительно силой романовских человеческих связей. В каталожных приложениях приведен не только перечень работ, но и впервые – связанная с ними переписка.
Из Великобритании прибыло почти 600 эстампов. «По соображениям чисто личного свойства Брэнгвин считает необходимым избрать такой способ передачи дара, который предотвратил бы возможность толкования его поступка как выступления политического. Как художник, он предлагает свою коллекцию в качестве дани русскому искусству и русским художникам», – писал Романову Александр Бакши, секретарь и коллега художника Фрэнка Брэнгвина. С Бакши Романов, по словам Татьяны Тютвиновой, был хорошо знаком еще по журналу «Аполлон», где первый отвечал за театр, а Романов – за выставки. С одной стороны, дар включал брэнгвиновские работы, с другой – отобранные Брэнгвином и главным хранителем Гравюрного кабинета Британского музея Кэмпбэллом Доджсоном. Вопрос о принятии дара с советской стороны в Лондоне был вынесен на обсуждение Попечительского совета Британского музея, и после всех согласований туда отправили 218 листов, включая работы Кругликовой, Остроумовой-Лебедевой, Фаворского, Нивинского, Николая Купреянова, Богаевского, Кравченко и других. Московская коллекция эстампов теперь показана меланхолично-живописными монотипиями кругликовской серии «Париж накануне войны», офортами «Итальянской сюиты» Нивинского, офортом Шиллинговского с «Литовским замком», выполненным с пиранезианским привкусом, цветными линогравюрами Вадима Фалилеева…
Британцы «просили у художников современные вещи из мастерских. Причем часто отдавали первые, то есть лучшие отпечатки (например, пометка trial значит, что речь идет о первом перед пробным отпечатке, самом лучшем). Это посылали отсюда дипломатической почтой. А из Британии – через российское консульство в Лондоне», – говорит Тютвинова.
Все знают импрессиониста Камиля Писсарро, но не все – что все его дети тоже стали художниками. Самым талантливым оказался сын Люсьен, с 1890-го живший в Лондоне и представленный теперь цветной ксилографией «К поэмам Ронсара». Дочка Люсьена Оровида не оставила артистической стези, свидетельство тому – ранний анималистический офорт «Погоня» с акцентом восточной стилистики, свойственным рубежу веков. Вообще, одна из линий «Сокровищницы графики» – разговор о техниках гравюры, переживавших в то время новый виток развития. Потомственная аристократка, обладательница замка на севере Ирландии леди Эннсли в историю британского искусства вошла как один из лучших граверов начала XX века, а сейчас представлена монохромной ксилографией «Врата свиданий», чей символистский дух лишь подчеркнут лаконизмом формы. Лили Блатервик любила флоральные мотивы, но чтобы избежать сравнений с ботаническими атласами или женскими альбомами, исполняла их, во-первых, монохромными, а во-вторых, оставляла отсылки к литературным произведениям. «Пертская красавица» в феврале» – акварельной нежности литография с подснежниками, адресующая к роману Вальтера Скотта.
Энергичная деятельность Романова эпохе оказалась не ко двору. «Все это быстро прекратилось – требования нового времени были другими, – рассказывает Тютвинова. – В нашей экспозиции нет агитационного искусства, а только искусство ради искусства. Это о людях, о жизни, о техниках гравюры. К Романову стали возникать претензии как к директору, что у него нет политизированной активности, и в итоге даже возбудили уголовное дело и сняли с поста директора. Художники написали письмо в его защиту, что все это не было коммерческой акцией, а было сделано ради музея и его будущего развития. Дело закрыли, и Романов вернулся в музей в 1939 году, но уже как член Ученого совета, и устройством выставок не занимался». Нынешний проект получился в разных смыслах – про оттиски человеческих связей.
