Елизавета Авдошина
В финале комедия перерастет в душераздирающую драму. Фото с сайта www.teatrcdr.ru
Владимир Панков представил долгожданную премьеру. Художественный руководитель Центра драматургии и режиссуры (ЦДР) выпускает премьерные постановки не так часто, но каждая – это настоящее театральное полотно, сложноустроенное, многофигурное и эпохальное, в котором задействованы и актеры, и музыканты, и студенты режиссера. Таким был почти ритуальный «Скоморох Памфалон», который играют более шести часов в старинном пространстве на Поварской. Такой была и позднесоветская сага «Старый дом». «Курьер», поставленный по повести Карена Шахназарова, чей фильм стал одним из символов перестроечного кино, становится своеобразным его продолжением. Действие происходит в 1980-е годы в Москве, и спектакль Панкова одновременно вызывает и чувство сладкой ностальгии, и ощущение горького предостережения. Как призвал сам режиссер, выйдя к зрителям перед премьерой: «Иронизируйте и сопереживайте».
Провалив экзамен в институт, вчерашний школьник Иван Мирошников (Александр Фокин) по протекции матери устраивается работать курьером. Однажды, выполняя поручение, он приходит в квартиру профессора, где знакомится с его дочкой, своей ровесницей Катей (Мария Роскошо).
В отличие от фильма Иван в спектакле – не насупленный, обиженный молчун (каким его играл Федор Дунаевский), который в отсутствие жизненных ориентиров совершает череду глупых, необдуманных, часто злых поступков, как про него говорят: «Смесь нигилизма и хамства». Благодаря заразительной, светлой органике главного героя его характер предстает совсем иным, а следом и его мотивы. Это юный романтик, совсем не умеющий жить, потерявший опору из-за болезненного развода родителей и отсутствия общения с отцом, но не растерявший обаятельного желания преображать неустроенную жизнь фантазиями, вдохновенными выдумками. Почти как фантазеры у Носова. Он тонок, восприимчив, раним, но изо всех сил старается не отчаиваться, хотя мало чему есть радоваться. А если он и привирает, чтобы как-то врасти в новые обстоятельства (научиться жить по-взрослому: работать, строить отношения), то скорее из детской привычки заболтать и отболтаться в колючем мире взрослых. Те, в пиджаках и галстуках, с внушительными карьерами и положением, с обеспеченным потомством предстают отнюдь не дружелюбным миром. Иван хорохорится из тонкошеего цыпленка в задиристого петуха, когда пытается влиться в новое для себя общество советской элиты.
Музыкальная среда спектакля, стилевая особенность театра Владимира Панкова, искрится и фонтанирует ностальгической феерией таких модных опять 1980-х годов – с их явным предчувствием перемен и драматическим надрывом. Патетическая советская песня о «мирном мире» под медные и духовые в ритм с шеренговым строем переплетается с тягучим романсом, электронные биты и диско – с виолончелью и флейтой, бравурность – с любовной лирикой, энергия танцевального драйва – с поэзией рока. Действие положено на музыку, как в музыкальной комедии (композиторы – Артем Ким и Сергей Родюков, прошившие «саундтреки» хитами эпохи от «Наутилуса» до Агузаровой). Кроме того, актеры существуют, оживляя пространство, которое дышит, поет, вибрирует: скрипит невидимая дверь, звенят тарелки, жужжит воображаемая муха. Артисты легко и искрометно сочетают реализм и условность, из монологов выпрыгивая в танец, из диалоговых мизансцен – в пластические картины. В спектакле так много веселого, что лирическая комедия заставляет смеяться в каждой сцене, сатирически режиссером заточенной, карнавально обыгранной – перевоплощений происходит множество. «Хор» представляет весь позднесоветский социум в уморительных портретах – от алкоголика с авоськой до чокнутого писателя, от сексапильной секретарши редакции до затравленной жены номенклатурного работника, от серых мышек – школьных учительниц до избалованной золотой молодежи.
В спектакле блестяще сыграны главные роли: настоящее открытие – недавний выпускник ГИТИСа, ученик Панкова – юный Александр Фокин, имеющий бездну обаяния и три с лишним часа буквально летающий по сцене, поющий чистым голосом, с заговорщицким подмигиванием рассказывающий историю взросления своего героя с щемящей интонацией светлой грусти и искрящегося оптимизма, – он и дурашливый болтун Буратино, и шекспировский Ромео с огромным сердцем.
Одну из лучших своих ролей за последнее время в театре сыграла Наталья Щукина – в роли одинокой матери, потерявшей себя после развода и упустившей, не разглядевшей драмы взрослеющего сына. Ее отчаянный крик в финале словно выпрыгивает за все границы театральности, оставляя зрителя в полном ощущении документальной драмы; уводя вопрос конфликта поколений в экзистенциальную плоскость: кто же виноват в этом потерянном поколении?
Главного оппонента Ивана – отца Кати, заносчивого профессора – замечательно подробно играет Дмитрий Мухамадеев. Как он пьет рюмку и крякает после коньячка вместе с престарелой матерью в дуэте, как он юмористически старается вывести новое поколение в лице новоявленного жениха дочери, незадачливого курьера, на чистую воду и все равно оказывается в дураках, но привычно пережимает авторитетом, все это очень точно и забавно. «У нас вся страна курьеров», – ерничает он в сторону «Иванушки-дурачка», и зал ловит остроумную реплику дружным смехом.
Из декораций на вытянутой сцене-подиуме только бетонные блоки типичного забора промзоны, прямо рядом с ними выставляются приметы квартирного быта. Железобетонный забор напоминает разом и Берлинскую стену, которая скоро падет, и забор армейской части, вдоль надвигающейся грозной серости которого побежит в конце мать Ивана. Сквозь неспешную, полную обычных житейских радостей ежедневную жизнь (вот семейное застолье, а вот веселый производственный коллектив; вот первая влюбленность, а вот крепкая дружба) нет-нет, да и прорываются то телевизионным сюжетом, то голосом радиоточки тревожным фоном исторические обстоятельства афганской войны. Она где-то там далеко, мало кто понимает, зачем она и почему, так вот и говорят даже по телевизору, на который и внимания-то не обращают, а он все равно сам, говорящим ящиком, вещает, когда его вывозят на авансцену.
Когда комедия под конец перерастает в душераздирающую драму, то переходит в регистр какой-то запредельной искренности. И со сцены звучит редкая сегодня в театре интонация настоящей человечности и сострадания.
