Елизавета Авдошина
Одинокое роуд-муви превращается в трагикомическую фантасмагорию.
Фото с сайта www.ramt.ru
Незадолго до своей смерти драматург Михаил Угаров открыл для театра нового драматурга Дмитрия Данилова. Почему-то об этом хочется напоминать, ведь, смотря спектакли по произведениям Данилова – а их сегодня очень много по всей России, в одной только Москве одновременно идут и «Стоики», и «Человек из Подольска», и «Сережа очень тупой», и «Саша, привет!», – видишь открытые Михаилом Юрьевичем Угаровым методы «ноль-позиция» и «охота за реальностью», наследником которых и стал Данилов. Беспристрастное наблюдение писателя за реальностью дает колоссальный простор для интерпретации, и театру это очень нравится.
Заданный писателем взгляд лирического героя, который смотрит на все аналитически, но безоценочно, меланхолически, но со здоровой дозой иронии, то есть видит так, что иронический зазор внутри среза (зачастую неприглядной или обыденной) реальности сам начинает расширяться до невиданных порой глубин абсурда. Так было в ставшем хитом «Человеке из Подольска», где некий скучающий по жизни молодой человек попадал в отдел полиции, а дальше подвергался то ли замаскированным репрессиям, то ли добросердечному перевоспитанию сотрудниками районного правоохранительного отдела.
Автобиографическая книга «Пустые поезда» была написана еще во времена остатков пандемии, а потому имеет симптоматические черты: главный герой, мужчина средних лет, непрестанно звонит в ковидный госпиталь, чтобы узнать о состоянии своей мамы. Но это лишь новостной фон, а действие, которое больше кажется абсолютным бездействием, заключается в том, что, сменяя железнодорожные направления и разнокалиберные поезда, неназванный, но очень похожий обломовским характером (а в спектакле и внешностью) на автора герой едет, едет и едет просто так и ни за чем, называя это занятие «медитативным туризмом». Как будто бы охотясь за ретромоделями тепловозов и паровозов, рельсовыми автобусами, старыми вокзалами и тупиковыми узкоколейками, а на деле пытаясь ухватить заветное «нирваническое полусозерцание», «блаженное ничто». За окном «все проносится мимо всего», а путь лежит среди пустоты. Особое состояние, которое знает каждый: едешь в поезде или электричке, смотришь в окно вагона, не видишь ничего примечательного, а все равно не оторвать взгляда. Можно ни о чем не думать и пребывать в «наркозном облегчении» от мирской суеты, проблем глобального мира и надвигающегося сумрака цивилизации, проезжая вдоль «зоны отчуждения», – термин железной дороги вдруг начинает мерцать контекстом ядерного взрыва.
В обманчиво безынициативном, отчужденном стиле Данилова (даже строчка такая у него есть в «Пустых поездах»: «Попал на улицу со страшным названием «Инициативная»!») есть все для того, чтобы даже раздражить читателя своей отстраненностью. И такое может случиться где-то на середине книги, когда кажется, что читаешь очерки из соцсетей; такое может случиться и на «Человеке…», когда покажется, что драматург словно нарочно водит зрителя за нос. Но стоит дочитать «Пустые поезда» до финальной коды, как понимаешь, что такое литература и чем она отличается от интернет-заметок. В этом и загадка писателя Данилова, который и на театральной сцене тоже непредсказуем.
В удивительно остроумной и изобретательной постановке режиссера Алексея Золотовицкого тихое одинокое роуд-муви превращается в трагикомическую фантасмагорию, где вся Россия предстает мистическим карнавалом (этот мотив был и у Кирилла Серебренникова в экранизации романа Алексея Сальникова «Петровы в гриппе»). Спектакль играют всего шестеро актеров на «Маленькой сцене», всю ее занимает декорация железнодорожного вагона в разрезе, его поворачивают в окутывающей тьме, а на окнах показывают диафильм: черные ранневесенние деревья с темной водой и серой полоской неба, по меткому выражению писателя, складываются в три полоски флага. Пассажиры, попутчики, служители железной дороги все меняются местами, обмениваются ролями, внезапно разражаются песнями и плясками. Торговец в электричке продает тигровый пластырь, «растворяющий» натоптыши («Интересно, а как его делают из тигров?» – задается вопросом герой); начальник вокзала с красными усами просит по рации «проверить человечка», а в ответ ему несется целая радиодрама погони, борьбы, преследования с воплями и пыхтениями; Николай Второй, который, по легенде, отрекся от престола на станции Дно Псковской железной дороги, заходит в вагон с чашечкой кофе; а улыбчивая проводница гримируется то под дородную блондинку с терминалом, то под романтическую девушку с алым шарфом, бегущую в захлопывающиеся двери поезда.
В самом конце герой из вечно серого среднеполосного заоконья по воспоминаниям перебирается на солнечный юг, мучительно, оттого что память оставляет лишь обрывки, вспоминает детство, когда ездили на море; теперь едет оказией на него снова, но уже не помнит, где тогда останавливались и куда ходили купаться. Помнит только щемящий случай на станции, как вышли купить дыню или чурчхелу, обернулись – а поезд уже отходит от станции, как бежали и запрыгивали без платформы на ходу, помнит то чувство катастрофы, чудесным образом поправившейся. Такое светлое ностальгическое чувство, единственное среди тьмы и пустоты, что теплит надежду в Пути.
