Дарья Курдюкова
|
| «Утренний хор» Кати Исаевой. Фото автора |
Но этим кураторам просто подборка откомментированных достижений современного искусства, распластавшаяся по обеим анфиладам губинского особняка, была бы неинтересна. Все их проекты – срежиссированные истории, где сосуществуют несколько линий нарратива. Нынешний – не исключение. 14 разделов: «Лестница», «Пролог», «Космос», «Хранение», «Комната», «Сад», «Сон», «Город», «Природа», «Ковчег», «Реставрация», «Предел», «Дом» и «Музей», с одной стороны, собраны в духе феноменологической «Поэтики пространства» Башляра, с другой – выстроены виражами между частным и общественным, скрытым и видимым, чем-то, что грезится, и чем-то предельно конкретным. Вместе с тем одним из лейтмотивов текстов становятся размышления об искусственном интеллекте, который многое уже в жизни поменял, которому «возможно, несколько поспешно отводится роль беспристрастного эффективного арбитра множественных и несовершенных человеческих истин» и который все-таки не способен заменить художника-человека машиной.
Экспозиционный путь сопровождается поисками созидательного авангардного духа не только в пределах исторического авангарда (эти работы размещены преимущественно в коридоре между анфилад, сделавшись связующим звеном и еще одной осью), но вплоть до современности. Потому проводниками выбраны Малевич (с автопортретом и отсылками наших современников к супрематизму) и Хлебников, чьи слова практически «бегущей строкой» мерцают в каждом зале, иногда, как кажется, почти в унисон, иногда контрапунктом. В финальном «Музее» это «И понял вдруг: нет времени. / На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет…». В «Зангези» строчкам предшествуют «Мой разум, точный до одной энной, / Как уголь сердца я вложил в мертвого пророка вселенной». Авангардный импульс тут предложено расслышать и в работах, и в самом музее, объединяющем прошлое с будущим в самых разных комбинациях; недаром идея первого музея современного искусства родом из того самого авангарда.
«Сад» – одна из долгоиграющих метафор истории искусства, бытующая на границе видимого и мысленного. Сейчас это один из самых лиричных разделов, где среди колонн стая птичьих клеток отбрасывает кружево теней. Звучащий «Утренний хор» Кати Исаевой инспирирован традицией сайгонского парка Тао Дан: люди приносят домашних пернатых, чтобы те научились трелям вольных птиц. Только у Исаевой звучат архивные голоса исчезнувших видов, найденные в Корнельском университете. В конце концов, наверное, только художнику доступно сопряжение традиции с научным знанием и жизнестроительная утопия, основанная на утраченном. Хотя как раз утопия частично вышла провидческой: за годы существования инсталляции обнаружилось, что считавшийся вымершим голубой ара возвращается в дикую природу. Сад памяти, сад как созидание или как созерцание руинирования в этом зале показан портретом скульптора Аделаиды Пологовой. Высеченный в известняке Анатолием Комелиным, он оставляет соотношения природной и возделанной, преображенной формы на стороне первых. С другой стороны видишь «Старую радугу» Владимира Чернышева, хорошенько тронутые временем и погодами доски с как будто детским рисунком стареющей, ветшающей радуги, пусть это и кажется оксюмороном.
Выставочные разделы оказываются сродни методологическим кураторским экспериментам на тему того, как можно работать с современным искусством, как его показывать и о чем его можно спросить. Это могут быть очень конкретные музейные функции вроде хранения и одноименного зала, где волей случая соседствуют порой, казалось бы, противоположные вещи. Это может быть реставрация как процесс лечения, и иногда реконструкции авторского замысла или метода работы, и создания чего-то нового. А вот можно ли «реставрировать» пейзаж или тем более человеческую судьбу? «Портрет Мандельштама на старом перевернутом деревенском зеркале» у Хаима Сокола проступает нечеткими очертаниями, узнаваемыми скорее в силу того, что облик этот помнишь. Так можно ли реставрировать иными способами, нежели сохранить его речь навсегда? В этом же реставрационном разделе прижился один из пустынных «Незанятых пейзажей» Евгения Буравлева, способный (ли?) хранить воспоминания чьей-то жизни.
Понятно, что юбилейная выставка должна быть и о роли музея. Аранжировки коллекции отражают климат в искусстве. Институции современного искусства у нас почти перевелись, а экспонировать можно не всё и не всех. Когда объединенные тут авторы, очень разные, иногда оказываются соседями, это может вызвать недоумение, но и напоминает, что музей призван видеть культурное поле как часть целого процесса, со взлетами и падениями. Если что-то вынужденно уходит из поля видимости, в музейной памяти оно сохраняется. Ведь разглядывать разные смыслы в перспективе из прошлого в будущее всегда жизнеспособнее констатации чего-то одного. Хоть в видениях, хоть в видéниях.
