Дарья Курдюкова
Травма, память – главные темы в творчестве Сидура. Фото автора
Вадим Сидур – художник такой биографии и такого масштаба, что его 100-летие надо было бы встречать большой ретроспективой, включив туда и историю с постыдным вандализмом в отношении его работ (см. «НГ» от 16.08.15). Но кто ж теперь одобрит такую выставку на соответствующей масштабу площадке? Музей Сидура, в 2018-м перешедший к Московскому музею современного искусства, отмечает 100-летие камерно, но интонационно-принципиально. В экспозиционной тетралогии «Протоархив. Сидур 1924/2024» уже показали проект «Памятник современному состоянию», одноименный скульптуре, установленному в 1970-х в Констанце памятнику и автобиографическому роману тех же лет «Миф. Памятник современному состоянию», а сейчас открыли выставку «Мутации».
Сидур, который будет говорить о себе, что был убит на войне, в 1944-м получил пулю в челюсть. В 37 лет он выкарабкался из тяжелого инфаркта, первого из трех. Выпускник скульптурного факультета Строгановки, при жизни он смог увидеть единицы установленных в публичном советском пространстве работ – «Структуру-1» перед Научно-исследовательским институтом морфологии человека и «Структуру-2» перед Институтом геохимии и аналитической химии им. Вернадского в Москве. Ему пеняли на пацифизм и формализм, не давали выставляться, и в Европе Сидура открыли раньше, чем в СССР. Скульптор Сидур – еще виртуозный график, в чем на нынешнем показе убеждаешься вновь.
Травма, память – из главных его тем, будь то война и Холокост, будь то иная катастрофа, например, ядерная. Лаконичная, брутальная экспрессия – его прием. Обобщение работает как универсальный язык. Вернее, это поиск языка, чтобы выразить то, о чем пережившие такое стараются не говорить.
Активизировавшиеся после Карибского кризиса опасения насчет глобальной катастрофы в искусстве Сидура 1960–1970-х воплотились в «Гроб-Арт», или «искусство равновесия и страха» с парафразом из политической сферы. Среди символически маркирующих опасность ярко-желтых стен во вселенной после человека стоит «Гроб-автопортрет в кандалах и с саксофоном», сформированная из металлолома фигура, антропоморфность которой угадываешь почти только по рукам, – и вокруг как бы плакальщики, скажем, «Нике после Третьей мировой войны», из тех же материалов и тоже сведенная к экспрессии жеста. «Осень в Алабине – время выбрасывания в лес // отслуживших летом // и теперь ненужных людям вещей // я сделал великое дело // очистил лес // и создал // Гроб-Арт». По Сидуру, после катастрофы мир не вымер, но навсегда изувечен ее печатью.
На линогравюрах из цикла «101» соседствуют «Мутант», «Лицо в разрезе» и «Три грации». В циклах «Мутации» и «Многочлены» люди сохранили человеческий абрис, но проросли друг в друга, измученные стихийным умножением и «слипанием» форм. А в остальном – люди как люди, тянутся друг к другу, хотят любить.
Вот бронзовый Альберт Эйнштейн. Характерное для Сидура сочетание мощных бронзовых «линий» и пустот, почти абстрактный образ, а все-таки лицо. Может, даже улыбающееся. Обойти с другой стороны – на том же лице отпечатался ужас. В соседнем зале портрету предъявлена универсальная рифма – алюминиевая «Голова современника» с тою же брутальной экспрессией масс и пустот, только части теперь символически «сцеплены» шурупами.
Об универсальности базовых человеческих переживаний, которая распадается, взрывается, деформируется травмой, утратой, попыткой и невозможностью все пересобрать, – Сидур говорит дистанцированно. Его образы – как формулы. Танец выражает энергию жизни, как и любовь – что между мужчиной и женщиной, что материнская. Мать и дитя, хоть в светском, хоть в сакральном измерении – универсальный образ. И «Снятие с креста» – не тихая возвышенная скорбь иконы или религиозной картины, а выражение конкретного, физиологического ужаса. Это ведь не было новым: североевропейское религиозное искусство позднего Средневековья и Возрождения, какой-нибудь Изенгеймский алтарь Маттиаса Грюневальда переживал сакральное очень физиологично. Но Возрождение не могло предчувствовать вопросов, которые задаст XX век. Сидур это по-новому показал, за основу выразительности взяв остранение.
Глядя на некоторые его скульптуры, вспоминаешь слова его земляка Яна Сатуновского: «У тебя в груди передвигали шкаф. / Ты устал, не надо шевелиться <…> / Кровь из горла; оттепель; весна».
