Дарья Курдюкова
Кураторы выставки собрали знаковые работы Антона Чиркова. Фото автора
Во ВХУТЕМАСе Антон Чирков (1902–1946) ходил в учениках у бубнововалетцев Осмеркина, которого чтил за «колористические основы», и Машкова – тот для Чиркова резюмировал все впитанное прежде. Среди учеников самого Чиркова в Училище памяти 1905 года были представители «второго авангарда» Дмитрий Краснопевцев и Борис Свешников. В Галерее на Шаболовке куратор Александр Кремер представил чирковские работы из собрания семьи художника, показывающие, что его не вместить в привычные рамки разговоров об искусстве 1920–1930-х. Название проекта «Метафизика авангарда» лишь подчеркивает выпадение из сложившихся художественных иерархий.
Перспективному выпускнику ВХУТЕМАСа-ВХУТЕИНа в 1927-м прочили не только аспирантуру, но и – одному из семи претендентов – европейский вояж. Сыну сельского священника из Пензенской губернии такое путешествие было не по карману. За два года до того машковские «Хлебы», россыпью томящиеся на овальном столе и на полке, экспонировали на выставке консервативной Ассоциации художников революционной России «Революция, быт, труд». В том же 1925-м чирковские «Хлебы», так же изобильно написанные в мастерской Машкова (их показывают на Шаболовке), отправили на Всемирную выставку в Париже. Несмотря на то что вещи эти очень похожи, Машков признал – ученик его превзошел.
За одержимость искусством сокурсники окрестили Чиркова Савонаролой. Его истовость объединяла восхищение и старыми мастерами, первым из которых был Рембрандт, но в том же ряду стояли Эль Греко, Гейнсборо, и импрессионистами. Одного из студентов, пошутивших насчет легкомысленности Мане, Ренуара и Дега, Чирков выдворил из класса. Пастозные, нервические мазки самого Чиркова исследователи сравнивают с вангоговскими. Из российских художников он ценил исследовательский метод работы Александра Иванова, но грезил Суриковым, вступив в общество «суриканцев». Его он называл «нашим Веронезе, Тинторетто и Тьеполо», с ним Чиркова роднил интерес не только к внимательной колористической разработке картины, но и к народной теме и многофигурности, груженой значениями и эмоциями.
«1917» и «Декабристы» – из поворотных для Чиркова работ. Холст «1917», в котором писавшая о художнике искусствовед Александра Струкова отметила композиционные переклички с «Боярыней Морозовой», в 2004-м был подарен внучкой художника Еленой Чирковой Ярославскому художественному музею (на теперешней выставке есть эскиз «Шинкарка»). Картину Чирков начал в 1927 году и хотел явить хаос вошедших в Пензу красноармейцев и громящей винокуренный завод толпы. В 1937-м Союз художников скептически отнесся к выставленной в ДК «Серп и Молот» вещи. «Декабристов» со множеством этюдов – в том числе со священником – Чирков писал в 1938-м. Комиссия запретила изображать духовное лицо, на выставку картину не приняли – художник уничтожил полотно. Появившаяся прежде, в 1931-м, «Северная Венера» тоже вышла времени «против шерсти» – ну какой из нее отчет о соцстроительстве в Мурманской области.
Не то чтобы Чирков неизвестен. Многое сделала упомянутая внучка Елена Чиркова (она же предоставила все работы к нынешнему показу). В конце 1990-х его выставка прошла в Музее Востока, в начале нулевых – в Третьяковке и в Рязанском художественном музее, где к художнику вернулись и в прошлом году. Чирков был одним из героев книги «Неужели кто-то вспомнил, что мы были» Ольги Ройтенберг, в 2000-м книжку о нем выпустила Елена Чиркова, в 2014-м Ильдар Галеев издал том его графики. Но все-таки широко известным Чиркова пока не назвать.
На идущей в Новом Иерусалиме выставке «Невидимы и свободны» чирковский смурной «Крестьянин с кружкой» 1933 года помещен в портретный зал, отвечающий за всматривание в лица эпохи и поиск своего почерка (о выставке см. «НГ» от 13.05.24). В камерном пространстве Галереи на Шаболовке Александр Кремер представил диапазон чирковских поисков, уместившихся в короткую жизнь (в 1946-м художник умер от сердечного приступа). От ученических штудий натуры и скульптуры, несколько скованных, но показательных как точка отсчета, к эскизам для «Декабристов». Те размещены особняком, словно напоминая о причинах уничтожения картины и о том, что на заказ Чирков не писал.
У чирковской кисти – беспокойный темперамент. Вот импрессионистический экзерсис с Ботаническим садом, хотя без импрессионистической воздушности. Вот кухонный натюрморт с характерным для авангарда сезаннизмом фактуры и цвета. Вот заводской пейзаж 1928-го, дышащий не производственной удалью, а меланхолией снега с синими отсветами на красном кирпиче, вот пестрый Самарканд конца 1930-х, вот беспокойная экспрессия кисти в мастерской 1942-го. В начале пути Чирков искал манеру, позже стремился, чтобы почерк стал частью духовного образа, который он полагал задачей живописи. Его истовость, стремление забыться в работе связано, видимо, и с религиозностью. В автобиографии 1937-го он умолчал об отце-священнике, написав про народного учителя, в середине 1940-х сам хотел принять сан, но благословения не получил. Изображения соборов есть в нынешней «Метафизике авангарда», больше запоминается «Автопортрет с Евангелием» 1942-го – без цитирования рембрандтовский, именно что по духу.
