Владимир Дудин
Мечта о цифровом рае в «Похождении повесы» до добра не довела. Фото Андрея Чунтомова предоставлена пресс-службой фестиваля
На Дягилевском фестивале в Перми показали премьеры опер «Похождения повесы» Стравинского в постановке Андрея Прикотенко и «Волшебная флейта» Моцарта режиссера Нины Воробьевой. Завершала форум российская премьера оперы современного французского композитора Паскаля Дюсапена «Страсть».
В этом году в расписании знаменитого Дягилевского фестиваля, о котором знает, кажется, вся страна, не было радикальных «концертов на рассвете», однако бдения в час тридцать еще сохранились. Главная премьера фестиваля – опера Passion («Страсть») Дюсапена под руководством Теодора Курентзиса в постановке Анны Гусевой – состоялась в бывшем заводском цехе на Заводе им. Шпагина. Правда, далеко не все события в этом году оправдали ожидания, а самым слабым звеном оказалась камерная программа фестиваля. Но публика Дягилевского за годы существования фестиваля так привыкла к неожиданным интересным концертам, что не скрывала удовольствия даже на самых сомнительных проектах, вовсю взрываясь аплодисментами.
А пермские просторы и в самом деле требуют стальных ног-крыльев. Закончилась физическая драма «Okho» в постановке хореографа Владимира Варнавы, группы musicAeterna Dance и Московского ансамбля ударных – и тут же надо нестись на премьеру «Похождения повесы» в оперный театр. А можно выбрать «Три сестры» театра «Грань» из Новокуйбышевска в Доме народного творчества: спектакль длится пять часов.
«Похождения повесы» попали в программу Дягилевского фестиваля как последняя премьера сезона Пермского театра оперы и балета. Что может быть желаннее на подобном летнем музыкально-театральном форуме, чем опус Игоря Федоровича, тем более такая репертуарная редкость в России. Сочиненная композитором в 1951 году на либретто Уистена Хью Одена и Честера Колмена по гравюрам Уильяма Хогарта «Карьера мота», опера стала признанием Стравинского в безграничной любви к «старой» опере от Монтеверди до Моцарта и Россини, да и ряд мотивов XIX века в ней тоже отчетливо проявлен. Красочная мозаика партитуры подобна шкатулке с драгоценностями и сулит постановщикам залежи смыслов, зеркал, символов, но – только пытливым, ритмически и мелодически чутким. Впрочем, и текст либретто тоже очень красив, а уж в связке с музыкой удваивает стоимость заветных сокровищ.
Режиссер-постановщик Андрей Прикотенко вместе с художником Ольгой Шаишмелашвили нашли конструктивное, но отработавшее свой ресурс лет десять назад евростандартное решение, упаковавшее спектакль для мирной прокатной судьбы, когда как бы «все при нем». Понятие упаковки оказалось главной эмблемой спектакля. Главный герой Том вступил в гонку за славой и успехом, подстрекаемый Ником Шэдоу (shadow – англ. «тень»), одним из воплощений искусителя. Спектакль начался с «разбитого корыта» – старого советского телика на четырех ножках в комнатке с персидским ковром, а первым «выигрышем» стал плазменный красавец в большой картонной упаковке, как символ счастья и роскоши. Ковер же так и застрял в памяти режиссера как символ домашнего уюта, от которого все дальше отлучался бедный Том, пока не закончил свои дни в Бедламе – сумасшедшем доме.
Режиссура не мешала музыке, всячески стараясь ее выставить на первый план. Но то ли глядя на будничные сероватые интерьеры, то ли еще почему, интерпретация Федора Леднева была скорее с «холодным носом», математическим расчетом, прятанием за удобные маскарадные фасады Стравинского. Этой вполне ясно и даже доказательно проартикулированной интерпретации не хватило оперного шика, искры, чего-то экстра – кроме верно прочитанного текста. А вот вокальные кадры радовали и вдохновляли. Энн Трулав получилась у сопрано Ирины Байковой воплощением верности и чистоты. В первом составе на этой партии была и вовсе ангельская, солнечная Екатерина Проценко. Вокально безупречным, да и с основательной и магнетически интересной артистической прорисовкой партии выглядел Том у тенора Карлена Манукяна. Ник Шэдоу Игоря Подоплелова оставил двойственные впечатления: вокально стройный, гладкий и точный, он казался несколько однообразным, а местами совсем неубедительным с драматической и пластической точек зрения.
«Волшебная флейта» Моцарта, показанная в зале ДК им. Солдатова, стала первой премьерой, напомнив о мире эстетических интересов и ценностей Дягилевского фестиваля. Если первое действие оставило в некотором недоумении своими играми в невинность, детские игрушки и незамутненный опыт, то под его занавес, когда на втором ярусе декораций вдруг появилась больничная палата, сердце наконец учащенней забилось. Второй акт знаменитого зингшпиля шел при больничном освещении, вспыхивая и взрезая пространство зрительного зала скальпелем рентгеновского луча. Спекулятивно вписанная история жизни и болезни подмосковных (как значилось в пояснительных титрах) подростков, которых друзья кинулись излечивать, присылая фрагменты «Волшебной флейты», вынудила трепетать, содрогаться и сочувствовать современному человечеству с его синдромом помолодевшей усталости, тоски, одиночества и безысходности.
Хотя исполнители главных партий, как выяснилось, и сами толком не знали, чем больны их персонажи, ибо режиссер Нина Воробьева вкупе с огромной постановочной командой (которая как из рога изобилия хлынула на сцену на поклонах) предоставили им свободу выбора. Люди в белых халатах, словно приговор, заполняли три яруса пирамиды декораций, но судя по пессимистичному уходу в финале, вылечить никого не смогли, несмотря на заливистый моцартовский мажор. В зале ежились от отсутствия зингшпильных диалогов, которые были словно вырезаны скальпелем, оставив тяжелые паузы между номерами, идущими теперь встык, иногда перемежаемые напряженно-мутными звуковыми вставками. Дирижер Евгений Воробьев, дебютировавший как оперный дирижер, показал себя адептом исторически информированного исполнительства, в оркестре которого так вызывающе звучали правильно настроенные и подобранные духовые.
Как и в случае с «Повесой», во «Флейте» уши радовал каст, включая мальчишеское трио из Хорового училища им. Глинки под чутким педагогическим наставничеством Надежды Дробышевской. Хорош стилистически и физически строен был Тамино в исполнении тенора Бориса Степанова, его визави Памина Елене Гвритишвили цепляла слух терпким тембром, но голос иногда выдавал предательски вываливавшиеся форсированные нотки, что особенно мешало в ее главной минорной арии, где ну совсем не нужен никакой «жирок». Царица ночи Антонина Весенина ожидаемо срывала овации, равно как и ее партнер Зарастро в роскошном исполнении баса Алексея Тихомирова, которого бы почаще слышать в Моцарте. Радостно было за успех Артема Савченко в партии Папагено, который в отсутствие разговорных сцен, где бы должен разворачиваться комический талант шоумена, превратился в старательного крылатого Гарри Поттера, безнадежно спасавшего мир, потерявший всякие ориентиры.
Пермь–Санкт-Петербург
