Владимир Дудин
Девиз Der ZeitIhre Kunst стал эстетико-идеологической установкой режиссерской концепции «Летучей мыши» в Иркутске.
Фото с сайта www.init38.ru
В оперном театре за «Летучую мышь» берутся тогда, когда в репертуаре есть все, но хочется еще чего-нибудь эдакого. Появление ее в театре оперетты означает, что здесь ее могут петь не хуже, чем в опере.
В Иркутском музыкальном театре оперетту про венские нравы последней четверти XIX века поставили по либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина, когда-то вошедшую в сознание советских телезрителей благодаря фильму режиссера Яна Фрида, где братья Соломины так изящно, красиво, фактурно и остроумно отыграли идею обмана и двойной морали закадычных друзей Генриха Айзенштайна и Фалька. Эта версия либретто продолжает сохранять популярность в российских театрах и сейчас (иногда чередуясь с оригинальной версией либреттистов Хаффнера и Жене, где Фальк изощренно мстит своему другу, выставившему его когда-то в костюме летучей мыши пьяным на посмешище); она присвоила оригинал так основательно, что породнилась с ним, создав русский феномен этой жанровой разновидности.
В Иркутском музыкальном театре визит на «Летучую мышь» в ее новом сценическом наряде будет ассоциироваться все же с визитом в Европу. После увертюры, входящей в «меню» самых разных концертов в качестве главного хита, зритель попадает в буржуазный интерьер с намеками на роскошь, увенчанный надписью на фронтоне дома Венского Сецессиона: Der ZeitIhre Kunst, Der Kunst Ihre Freiheit («Каждому времени – свое искусство, каждому искусству – своя свобода»). Лианы орнамента Югендстиля (художник-сценограф и видеограф – Юлия Михеева) проросли в жилище Розалинды. Девиз Der ZeitIhre Kunst стал эстетико-идеологической установкой режиссерской концепции «Летучей мыши» в Иркутске, настроив зрительскую оптику на соответствующий лад.
Перед началом действия увертюра успевает дать ряд концептуально важных вербальных настроек, успешно программирующих публику в нужном направлении. Сначала на видеопроекции мелькают кадры передовиц европейских газет – от премьеры «Летучей мыши» до объявления услуг модного салона мадам Жоржетт (где купит платье Розалинда, которое напялит на себя мошенница Адель) и помолвки коммерсанта Генриха Айзенштейна (в этой версии именно АйзенштЕйна) «с наследницей миллионного состояния», которая подарила ему именные часы (которые станут вещдоком суровой измены на балу). Затем по экрану побегут уморительные инструкции женщинам по бережному уходу за мужьями, вызывавшие приступы смеха в зале, – например, о том, что жена должна «научиться сама брить и стричь мужа дома, чтобы он не рвался убежать к друзьям», «читать задремавшему после обеда мужу, пока не заснет, а если заснет, накрыть ноги пледом и отгонять мух (летом)», и совсем уж забавное: «Полезно увлечь мужа любительской фотографией и самой позировать ему в виде нимфы или в других интересных положениях». Разве после такого останутся сомнения, почему Айзенштейну так отчаянно захотелось сбежать из дома на недельку в тюрьму?
Спектаклем об иллюзии другой свободы и получилась иркутская «Летучая мышь» в постановке Анастасии Гриненко под музыкальным руководством Виктора Олина.
…Гигантский дорожный кофр, рекламировавшийся на видео, уже офлайн в доме Розалинды, где деловая Адель торопливо кидается делиться со зрителями своими незамысловатыми мыслями. И дебютантка Екатерина Попова, и уже искушенная ролью Кристина Рагиль в партии Адель задают спектаклям абсолютно разные драматургические возможности. Адель Поповой – служанка по крови, чистая субретка, актриса лихо села на конька в виде провинциального говора. Кристина Рагиль сразу поставила свою Адель в гордую осанку эдакой хозяйки положения, создающей нешуточную конкуренцию Розалинде по части разных женских штучек, да и по умению быть примадонной по жизни. Обе эти Адели чрезвычайно ловки, гибки, веселы, и наблюдать за их манипулятивными стратегиями – сплошное психотерапевтическое удовольствие.
Такими же разными оказались и Розалинды – Яна Иванова и Людмила Шер. Яна Иванова ведет свою героиню с оперным размахом, ее голос захватывает пространство зала, доводя до кульминации в чардаше на балу. Она – богиня семейного очага, львица, мягкая преданная жена, для которой измена мужа в самом деле повод для большой тоски. Розалинда Людмилы Шер – совсем другой зверек, а точнее, даже птичка с ее щебечущим с намеком на капризность говорком. В этой версии Розалинда вовлечена в обман мужа как в рискованную игру, успевая заметить сговор друзей еще в своем доме. Режиссер артикулировала роли каждой из них с обостренным психологизмом, сделав зрителя понятым при даче показаний – сначала запутывания, а затем и уморительного распутывания клубка противоречий. Птичьим хохотом, способным защекотать до колик, наделила режиссер эпизодическую роль Лотты на балу, из которой Мария Ванчикова виртуозно создала образ не отягощенной интеллектом девушки-смеха.
Солидный гендерный баланс здесь поддерживается блестящей мужской половиной. Евгений Алешин в роли Айзенштейна играет в лучших традициях мировых комиков. Его дружки Фальки в исполнении Андрея Господарёва и Дмитрия Якубовича, как и разные Адели, задают разные контуры в прорисовке драматургии. Один директор театра – своим эффектным высоким ростом, словно подчеркивая высоту обмана, другой – мюзикловой юркостью, проворностью и реактивностью реакций.
Сцена в тюрьме – грандиозный стоп-кадр, немузыкальная кульминация спектакля стала бенефисом Владимира Яковлева, на которого ходят, какой бы ни была музыка. Бешеный комический темперамент актера помог ему виртуозно сотворить дежурного по тюрьме с до потери сознания разыгранным текстом о раздвоении предметов и личности в условиях необъятной тюрьмы. В ней, как известно, «сидит столько приличных людей». В отличие от оперы, где Орловского поет меццо-сопрано или в последние годы контратенор, здесь апофеоз свободной личности отдан на откуп знойному Гейрату Шабанову, победительно исполнившему свою партию, враз напомнив и мистера Икса, и ряд других опереточных героев, в лучах славы которых приходят греться тысячи поклонниц. После чардаша Розалинды, которая поет его на фоне гигантской Луны, такой Орловский, выезжающий на громадных радужных санях, как будто реабилитирует в правах проштрафившуюся мужскую половину.
Триуфмом же гендерной гармонии и счастья здесь оказывается венский вальс, поставленный хореографом Дмитрием Якубовичем aunaturel, дабы напомнить обедненным нам об утраченных ценностях, умениях, традициях, социальных связях.
Иркутск-Санкт-Петербург
