Дарья Курдюкова
«Пейзаж фиксирует место», – будто сообщают картины Буравлевой. Фото со страницы ММОМА в «ВКонтакте»
Учившаяся в том числе в мастерской одного из основоположников «сурового стиля» Павла Никонова Евгения Буравлева ничуть не похожа на него стилистически, но тоже верна традиционной форме живописи. Ее вполне классично выстроенные пейзажи узнаваемы и могут обживать и музей, и лофт. Выставка «Малая родина», сделанная Московским музеем современного искусства с нижегородской галереей FUTURO и идущая в здании на Гоголевском бульваре, представляет новые серии художницы. Кураторы Анна Арутюнян и Андрей Егоров превратили их в историю, где ландшафт, сколь конкретный, столь и отчужденный, рассказан как «исходная точка судьбы».
Для переехавшей из Кирова в Москву Евгении Буравлевой стершаяся в мегаполисе «приемлемая длина линии горизонта», «линия касания земли и неба – один из важнейших способов сохранить здравомыслие и общее видение пути». Живопись, графика, безлюдные «Незанятые пейзажи» Кировской области, рядом с которыми время от времени появляются другие, с увиденными, как герои романтизма, со спины, куда-то смотрящими или уходящими друзьями, возможность подглядеть за процессом работы художницы (фотографии, ноутбук, делание), пейзажные видео и придуманная с композитором Олегом Трояновским аудиоинсталляция «Далекое близкое», названием цепляющаяся за репинские мемуары и на них непохожая, оставшаяся ироническим приветом, – все это перемежается комментариями Буравлевой о ландшафте родных мест. В детстве он был естественной средой, после переезда остался эпизодическим вкраплением в жизнь.
«Пейзаж фиксирует место», – будто сообщают картины Буравлевой. Они и созданы могли бы быть хоть вчера, хоть несколько десятилетий назад. За исключением разве что тех, которые по-летнему вспыхивают гиперинтенсивной зеленью. Вот документальные картинки, рядом холсты: та самая длинная линия горизонта, простор, сосна, четыре сезона. Гладкая, вроде как безэмоциональная фактура. За бессобытийностью, безлюдностью, эдаким вечным покоем панорам кроется саднящее чувство – так про себя отмечают изменения в облике близкого человека. И тут же пытаются стыдливо скрыть чертову наблюдательность: а он ведь в целом такой, как был, и будет таким всегда… Время не тратит себя на лишние обещания и методично работает. Здесь вырубают лес, тут построенный тридцать лет назад дом сделался призраком, там больше не засевают поле. Зато статная сосна, чей вид в детском сознании равнялся началу и концу лета, не будет одна: рядом образовалась новая поросль.
«Поля бывают. Их не пашет плуг./ Года не пашет. И века не пашет./ Одни леса стоят стеной вокруг,/ А только дождь в траве огромной пляшет». Что-то в этом роде, да? И тогда оказывается, что безэмоциональность живописного почерка, документальный нарратив служат не дистанции, но приближению. За шутливым предложением расположиться в креслах и созерцать, как в окнах, природу, окажется взгляд внутрь времени, того или сегодняшнего. У каждого ведь найдутся свои истории: например, жил-был лес детства, соизволяешь его повидать, а там – трасса. Если без этого личного, с чего бы майскому полю на окраине деревни Вага вызывать из памяти художницы сувенир с французской весенней зеленью? Незанятые, занятые пейзажи, даже когда в них вдруг узнаешь профиль медийной персоны, дают место зрителю. Пространство – это время сбывшегося и несбывшегося тоже. «Конкретная малая родина у Буравлевой становится территорией пересечения неразрывно связанных друг с другом темпоральностей: личного времени человека, стремящегося найти опору в одиноком, отчуждающем метапространстве современной жизни, коллективного времени истории, исполненного социальных травм и их преодоления, и, наконец, времени больших, неизбывных циклов природы», – пишут кураторы. Каждый из нас населяет пейзаж своей биографией.
