Владимир Дудин
Композитор Александр Кнайфель, автор сочинения AgnusDei.
Фото из архива Санкт-Петербургской филармонии им. Д. Д. Шостаковича
Одним из самых пронзительных музыкальных событий недели, посвященной 80-летию со дня освобождения Ленинграда от фашистской блокады, стало исполнение сочинения AgnusDei Александра Кнайфеля, погрузившего публику на два часа в темноту, наполненную звенящей тишиной.
Как один день вспоминают «звенящую тишину» уцелевшие свидетели тяжелых трагических блокадных дней. Об этом говорила в интервью и легендарная артистка Театра музыкальной комедии Зоя Виноградова, которой было в ту пору уже больше 10 лет, и оперная певица Елена Образцова, которой было много меньше. Они не забывали эту тишину, о которой очень не хотелось рассказывать – хотелось поскорей забыть, но забыть не получалось.
Эту тишину вспоминала и актриса Ольга Антонова, оказавшись однажды на моноспектакле «900 хлопьев снега», поставленном режиссером «Комик-треста» Татьяной Сидоровой по замыслу Натальи Фиссон в Музее обороны и блокады Ленинграда. В нем девочка, феноменально исполненная Людмилой Пестовой, ждет и не дожидается свою маму, ушедшую за нормой блокадного хлеба, погружаясь во время бесконечно тянущегося ожидания в забытье пустоты промерзшей комнаты, отогреваясь в воображении картинами беззаботной довоенной жизни, обнаруживая в тайнике кусочек волшебного сахара. Такой тишине поставил двухчасовой звуковой мемориал и композитор Александр Кнайфель в 1985 году. В том же году на экраны вышел фильм с его музыкой «Противостояние», связанный с темой неглохнущего эха преступлений нацизма; можно понять, в кругу каких идей он пребывал в тот момент.
Впрочем, его AgnusDei при всей недвусмысленной мемориальности оказывается несоизмеримо шире по своему художественному, философскому, этическому и многим другим эффектам. И именно благодаря таким сочинениям филармония как ни в какой другой момент оправдывает свое существование, давая понять, что настоящая музыка намного больше просто музыки и способна менять, очищать, примирять и прощать. AgnusDei Кнайфеля написана «для четырех инструменталистов a cappella». Инициатором исполнения опуса в этот раз стал петербургский «МОЛОТ-ансамбль» – инструментальный квартет, специализирующийся на современной музыке. Алексей Глазков, Александр Захаренко, Артемий Знаменский и Дмитрий Лебедев приводили в действие клавишные, электронные и ударные инструменты, а также саксофон и контрабас.
В эту партитуру было прихотливо вплетено и слово – дневник Тани Савичевой и латинская молитва AgnusDei («Агнец Божий, берущий на себя грехи мира, даруй им вечный покой, помилуй нас, даруй нам мир»), которые должны все время читать про себя музыканты на сцене. Началось исполнение в погружении зала во тьму – остались лишь светильники-свечи на экране. Туда же были спроецированы и слова философа, поэта и культуролога, друга Александра Кнайфеля Сергея Вакуленко «Человек где-то, когда-то оказался на грани гибели. Его томление, ужас, боль – его страдания превысили всякий воображаемый предел. Потом человек умер. Не исчезают ли с его гибелью все пережитые им муки? Не накапливаются ли в нашем мире страдания всех когда-либо погибших и гибнущих людей? Весь мир един, и все мы, сколько бы нас ни было на Земле, звенья одной цепи».
А дальше происходила звуковая мистерия, медитация, погружение в темноту и пустоту, поглощающие душу и тело. За два часа музыки пришлось пережить громаднейшую гамму чувств, эмоций, ощущений – от оцепения до страха и иррационального ужаса, от тяжести и раздражения до легкости и потери самоидентичности, контроля над временем и пространством. Проносились в сознании благодаря особенностям звукосложения музыкальной драматургии и интеллектуальные ассоциации более высокого плана, уносившие воображение и мысль в сторону клавесина и органа хоралов великого Баха, говорившего с паствой о Вечности.
Александр Кнайфель в этом сочинении без строгого жанрового определения дал понять потомкам, как должна и может служить музыка, не становясь «сочинением на случай», но, пользуясь этим случаем, возвышая и обобщая узко историческое, раздвигая его до общечеловеческого и всемирного, касающегося всех и каждого. Звуковые вспышки в темной пустоте блокадной комнаты обретали космический масштаб, пронзая крышу дома, унося в звездное небо, свободное от войны, наделяя слушателя точкой зрения на происходящее откуда-то очень сверху. Звуки-имитации напольных ли часов, расстроенного ли чудом не разбомбленного рояля, страшного гула самолетов или вдали разрывавшихся снарядов, набатных колоколов, заводских сигналов за дребезжащими стеклами наделялись силой звуковых символов, говоривших с нами не только о 900 днях блокады, но о времени, разрушениях, энтропии, смерти – и новом обретении смыслов в разрушенном мире.
Вещное, плотское и материальное на глазах у публики оборачивалось идеальным, символическим, феноменами иного мира. От символов Баха культурная память переносилась к миру «Гибели богов» Вагнера с его злом в виде драконов и великанов, а от Вагнера – неизбежно к символам масскульта – саундтрекам к фильмам ужасов с их жутким нагнетанием саспенса, кошмара и паники. Казалось, земля рушится – разверзается бездна. Виртуозность и прозорливость Кнайфеля-художника проявлялась в его тончайшем звукоплетении, улавливании микровозможностей из ничего, из бытовой пыли, собирании застывшего времени и пространства, умения вызвучивать тишину, дать ощутить ее материю, которая вдруг, при всей своей тихости, звучала до оглушения тем самым звоном, полученным при контузии, заполоняющем как наваждение, голову.
Ближе к финалу AgnusDei композитор решил напоследок устрашить слушателей еще и тем, что вдруг это никогда не закончится, и тогда обуяло чувство ярости, желание противостоять во что бы то ни стало, чтобы выйти на волю и воздух, выжить, пережить и дождаться возвращения света.
Санкт-Петербург
