Дарья Курдюкова
Диптих Елены Губановой из серии «Осколки». Пенелопа I и Пенелопа II. Фото со страницы музея AZ в «ВКонтакте»
Если первая серия кураторского триптиха Александра Дашевского «Системы мимикрии» была – условно – посвящена зрению (о выставке «Глаз видящий, всевидящий, невидящий» см. «НГ» от 20.09.23), то нынешние «Живые скульптуры» – осязанию, хотя и тут обобщение условно. Мода на представление каких-нибудь «оживших картин» сегодня выдает действа не только, но преимущественно зрелищного толка, «Живые скульптуры» выглядят теневой стороной этой тяги, много говоря о травматичном опыте утраты, замены, «кажимости» неживого живым и наоборот. И поиска новой идентичности. Заключительная выставка «Системы мимикрии» запланирована на март и, по обещанию гендиректора Музея Зверева Наталии Опалевой, откроется уже в другом, большом пространстве на Маросейке.
Дашевский сориентировал свой компактный, но плотный проект вокруг трех групп образов. Телесность препарируется через мотив утраты, через проницаемые границы, не разделяющие, а связывающие «оживающие изваяния и окаменевающих людей», и через попытку пересобрать из утрат «новую идентичность и цельность».
Понятно, что на эти вопросы, а на выставке они порой связаны с личным опытом художников, не существует «бесповоротных» ответов – всякий раз мы можем представить лишь цепочку размышлений. «Живые скульптуры» принципиально, фактурно разнообразны: и в прямом смысле слова, и в плане смены интонационных регистров. Отклик на ужас может прятаться за дурашливостью, контраст только обостряет затаенную эмоцию. «Еще хорошо, что в живых остался» Владимира Козина – в характерной для него манере сработанная как бы из того, что оказалось под рукой, нога: деревяшка, полосатый носок, кроссовок, подставка на колесиках. Дашевский в связи с этим вспоминает не только «Скажи еще спасибо, что живой» Высоцкого, но называет объект парафразом знаменитой «Руки», сделанной экзистенциалистом Джакометти в 1947 году. В 1940-м тот увидел в пригороде Парижа останки, которые разбросало по мостовой от бомбардировки, в том числе оторванную по плечо женскую руку.
«Живые скульптуры» открываются графикой. С рисунков Константина Янова (1905–1996) для куратора нынешняя выставка и началась. Попутно куратор старается вернуть имя этого подзабытого сегодня художника, студента ВХУТЕМАСа, работавшего на «Леннаучфильме», чуть не погибшего в блокадном Ленинграде, дождавшегося небольших своих экспозиций уже в 1970-х на той же киностудии и в Доме кино, а первой большой не увидевшего: она прошла в Союзе художников только в 2011-м. «Статуя Венеры на пляже» – акварельная зарисовка, экспрессивная нечеткими силуэтами и оранжевой гаммой. Там за гегемона стоит скульптура с непривычно воздетой рукой. Если приглядеться, у ее подножия находятся плохо различимые силуэты или фрагменты силуэтов. Зарисовка датирована 1944 годом, когда в Ленинград стали отправлять инвалидов войны – отдохнуть.
Разъятие тела на фрагменты, его отчуждение и остранение показаны на лаконичном рисунке чудом выжившего на фронте после ранения Вадима Сидура. Андрей Красулин, у которого войну прошел отец, создал в 2021 году небольшую фигурку «Инвалид»: она напоминает эскиз, картонный силуэт, а сделана, как большие памятники, из бронзы – самым болезненным эмоциям пафос чужд.
«Пограничная» телесность толкуется «Живыми скульптурами» и в другом направлении. Из римской резиденции Елена Губанова привезла серию «Осколки», меланхоличные холсты с руинированными античными скульптурами, утратившими цельность, но не чувственность – и в этом смысле живость. Напротив Дашевский разместил холсты Елены Филаретовой, тоже с нечеткими очертаниями. «Девчонка в черном корсете» и «Девчонка на коньках» являют такие же белые, как на античных мраморах, силуэты наших современниц. Пол узнаваем, индивидуальность стерта, субъектность заменена объектностью.
Сопоставления и контрасты – один из кураторских приемов, точка, где телесность «собирается» или распадается, ставя вопрос о пределах этого процесса. Caput Mortuum Ивана Плюща издали напоминает зал античных слепков. Воображаешь, будто по фрагментам прихотливых драпировок угадываешь даже позы. На самом деле здесь застывавший в мешках бетон, материал прагматичный и податливый, но далекий от всех возможностей жизни мрамора. А вот ведь мимикрия работает. Почти бок о бок с объектами Плюща – крохотный «Ползущий по земле», сделанный Андреем Кузькиным из хлебного мякиша. Материал дает свои коннотации, но образ – шире, о человеческом вообще и о том, как оно разрушается, сохраняя телесную целостность. Хотя, полагает куратор, это и о человеке, который «постепенно начинает пересобирать мир и собственный образ». Пожалуй, симптоматично, что гипсовая «Голова» Татьяны Кернер (1941–1973) оказалась рядом с такими метаморфозами. Кернер – еще одно вызванное из забвения Дашевским имя, она была яркой представительницей ленинградского андеграунда, но рано простилась с жизнью. Так вот эта голова, обобщенная, выразительная брутальной прямотой, и в контексте ее биографии, и в выставочном воспринимается знаком человеческого образа как такого. Телесность может сломаться, истаять, образ останется.
