Дарья Курдюкова
Чтобы показать творчество «амазонки авангарда», организаторы собрали работы из разных музеев. Фото с сайта www.ges-2.org
Для экспозиции «Кубок созвучий. По направлению к Розановой» кураторы Андрей Паршиков, Карен Саркисов и Елена Яичникова собрали по разным музеям произведения Ольги Розановой, так что вышла практически ретроспектива «амазонки авангарда», умершей в 32 года от дифтерии, так что ее творческий путь длился всего около восьми лет. Монографического формата устроителям, по-видимому, показалось недостаточно, и к Розановой подобрали созвучия – а не визуальные рифмы, как настаивают кураторы, – в женском искусстве разных поколений.
Розанова-живописец успела пройти путь от неопримитивизма и кубофутуризма к супрематизму, высказавшись попутно, что тот – «целиком мои наклейки», и имея в виду свои коллажи середины 1910-х. Розанова-график иллюстрировала книги Крученых, а в появившейся в 1916-м «Войне» ее визуальный ряд по-своему первичен. По касательной сейчас отмечена и Розанова-поэт, поскольку разделы озаглавлены ее строчками. «В беспрерывном обновлении будущее Искусства» – искренность собственных слов из написанного ею в 1913-м манифеста Союза молодежи Розанова доказала работами.
Там в кубофутуризме «женственность» натюрмортных мотивов или продуманных колористических сочетаний энергично разбиваются, скажем, венчающим холст (с его цветочными обоями, даже с мелькнувшим женским профилем) словом «Пивная». Там персонажи карточной колоды образуют своего рода серию, удивляющую тем, как перенесенные из карманного формата на холсты герои приковывают внимание не узнаваемостью, но силой гротеска. Там среди контрастных супрематических работ вдруг проплывает выдержанная в зелено-голубых тонах «Цветовая композиция», абсолютно беспредметная и вместе с тем неумолимо извлекающая из памяти образ какой-то лодки на-каких-то-там-волнах. Розанова энергична в цвете, в поисках, а главное, в том, как не боялась выходить за рамки и пробовать что-то еще. Впрочем, это свойство и других амазонок авангарда. В частности, поэтому спорят и не прекратят спорить, кто в паре Ларионов–Гончарова смелее. Искусство Розановой – стержень выставки, стержнем ее творчества сейчас представлена знаменитая «Зеленая полоса» 1917 года, абстрактная вещь, где цвет «развоплощается» в светопись. Если сравнить архитектуру ГЭС-2 с нефами собора, «Полосу» разместили в абсиде.
Вопросы начинаются, когда дело доходит до созвучий. Если их ищут на поколенческом уровне, у Татьяны Глебовой или Ефросиньи Ермиловой-Платовой, это выглядит погружением в контекст эпохи. Когда их ищут в абстракциях Лидии Мастерковой, это звучит данью уважения не обделенной вниманием ни при жизни, ни после кончины художнице Лианозовской группы. Когда их ищут у художниц, вышедших на арт-сцену уже в новом тысячелетии, это кажется довольно искусственным соединением, ничего не дающим ни Розановой, ни участницам сегодняшнего художественного процесса. Те показаны немногими работами, неочевидно подверстанными к теме (хотя некоторые созданы по заказу ГЭС-2) и в итоге оставляющими в тени индивидуальность этих художниц. Самый удачный пример рифм розановского авангарда с молодыми художниками – книга стихов и рисунков Лизы Неклессы «1917».
В целом не очевидно сопоставление «их» именно с Розановой, а не, скажем, с Поповой. Возможно, в выставку заложено слишком много задач, тянущих нарратив в разные стороны. Искусство женщин, развитие абстракции, поиск авангардного начала после исторического первого и так называемого второго авангарда, поддержка молодых художников, что еще?
Некоторые чисто экспозиционные решения в этот раз выглядят затейливо, если не сказать – противоречиво. «Зеленую полосу» трудно затмить в прямом и переносном смысле слова. Оттого ли выгородки в соседнем разделе (архитектор Саша Ким) стали такой интенсивной «зелености», что выглядят крикливо и будто выталкивают развешанные на них работы? Притом что мода на цветные стены в музеях наконец-то перестала быть чем-то из ряда вон выходящим, в том числе и в постоянных экспозициях, в том числе кое-где в регионах.
Диалог с посетителями здесь ведут через буклет, разгружая пространство от длинных комментариев. На самой выставке, судя по всему, его никто не читает, но есть надежда, что уж потом-то – конечно. В буклетах есть логика, это распространенная практика. Но ведь текст к выставке в два столбца рядом приведен еще адаптированным – «Это текст на «ясном языке»: он сохраняет смысл основного текста, но упрощает его понимание». То ли сарказм, то ли новая реальность.
