Дарья Курдюкова
Кураторы вплетают в маршрут несколько линий. Фото Алексея Шевцова/Арсенал
Стараниями Джорджо Вазари история искусства обрела деление на Средневековье, Возрождение и маньеризм. С конца 2021 года кураторы Дарья Колпашникова и Екатерина Кочеткова представляют в Волго-Вятском филиале Пушкинского музея части выставочного цикла «Названо Вазари», рассказывая о Zeitgeist готики, Ренессанса (см. «НГ» от 28.12.22), а теперь и маньеризма, и приводят в диалог современное искусство. Триптих завершится изданием книги «Названо Вазари. Готика. Возрождение. Маньеризм», запланированным на будущий год.
Историки искусства не пришли к согласию, считать ли маньеризм ренессансным ответвлением, застрявшим между Возрождением и барокко, или автономным периодом. С оценками этого времени, охарактеризованного Вазари как maniera moderna, «современный стиль», тоже не все прямолинейно. Относиться ли к маньеризму как к закатному периоду заимствований у титанов Ренессанса и константному бегству в «манерность» или же как к иному взгляду на проблемы, обозначившиеся в мировоззрении Возрождения? Выставка оставляет в стороне терминологические прения, фокусируется на материале, показывая противоречивость и сложность времени. И отталкивается от беды. 6 мая 1527 года случилось Sacco di Roma, разграбление Рима в ходе Итальянских войн. Вечный город пережил катастрофу, папа Климент VII затаился в замке Св. Ангела, пока верное войско не выкупило его.
Реформация и Контрреформация, разграбление Рима и иконоклазм в Нидерландах, великие географические открытия с новым взглядом на мир (здесь показывают чудный портрет темнокожей пары, один из ранних примеров такого рода) и новая скорость распространения информации (это столетие энергичных центров книгопечатания и активного производства гравюр) – в историческом водовороте свое место в жизни нужно было искать заново. «Фирменная» маньеристическая линия, прихотливая, удлиняющая и утрирующая пропорции, может восприниматься одним из отражений противоречивого духа эпохи. Где большие перипетии сопровождались не только попыткой их осмыслить, отыскать если не ответ, то хоть рифму в прошлом, но и подчеркнутой ставкой на чувственность.
Кураторы вплетают в маршрут несколько линий. Главная – рассказ о духе маньеризма, где витиеватость, цитатность и куртуазность нередко оказывались обратной стороной отчаяния, попыткой «заговорить» зашедшее в тупик время. Этот нарратив включает разные маньеристические акценты, не только итальянский, но и французский и нидерландский. Линия с поисками опор и смыслов нанизана на сценографию (архитектура – бюро PS Culture: Юлия Наполова и Екатерина Мочалова), обыгрывающую путешествие по воображаемому палаццо как убежищу с его пространствами «для всех» и только для своих. Применительно к художникам это касается и карьеры, ведь чем дальше в дом, тем выше вероятность получить заказ. Наконец, еще одна цель выставки – представить работы из коллекции Пушкинского музея и расслышать отклики на них в современном искусстве.
Микеланджело, проживший много дольше Леонардо и Рафаэля, уход которых в 1519 и 1520 годах символически маркировал финал Высокого Возрождения, заглянул за горизонт большой эпохи. Там оказалась бездна. Характерный микеланджеловский трагизм, терзающий, нередко скручивающий физически совершенных героев, обозначил пределы гармонично устроенной вселенной. И эти приемы, и эти смыслы маньеризм тоже взял на заметку, создавая порой причудливые вариации.
Начинаясь крахом, когда падают титаны (Пьетро Бартоли создал гравюру по следам знаменитого ученика Рафаэля Джулио Романо) и низвержены могучие, какими они могли стать именно после Микеланджело, восставшие ангелы, когда с потолка готовы посыпаться предметы привычного быта, а ваза Бориса Макарова «Очарование» глядит клокочущим веществом, – этот мир приходит к книге. Редкий экземпляр второго, дополненного прижизненного издания вазариевских жизнеописаний 1568 года не только посвящение тому, кем инспирирован выставочный триптих и кто, несмотря на выявленные позднее неточности, закладывал основы истории искусства. Это символ книги вообще как возможности найти ответы на вопросы. В разные времена.
Маньеризм тут фланирует между библиотекой и альковом, между театром, маскарадом, садом и молитвенным уединением. Между интеллектуальным диспутом и «ребусами» не всегда разгадываемых сегодня произведений, между всматриванием в прошлое и быстро, с явным удовольствием просыпающимся миром сиюминутного, где соседствуют живописный портрет папы Пия V кисти Шипионе Пульцоне и картина подражателя Доссо Досси «Фокусник» с шулерским шутовством. В маньеризме сосуществуют и «Обручение Св. Екатерины» школы Пармиджанино с его утонченным женским типажом, с типичным для него и для эпохи изящным удлинением конечностей, и «Сцена из комедии дель арте» французского анонима, она же аллегория возрастов: благосклонная к ухаживаниям юноши девица протягивает унылому пожилому поклоннику очки.
Тогда по-новому заработала комбинаторика эстетических и смысловых элементов и стало привычным сосуществование всего и вся. Вот портреты-конструкторы, восходящие к Арчимбольдо (по его утраченной работе сделана «Аллегория земледелия» Никколо Нелли). Вот многочисленные аллегории добродетелей и пороков, выполненные немцем Генрихом Альдегревером, настолько чтившим Дюрера, что его монограмма напоминает монограмму великого предшественника. А вот ставшие у Антонио Темпесты гротескными герои «Неистового Роланда». Воображение отрывается от натуры в погоне за выразительностью. Рядом со старинным рыцарским турниром живут стремительные рисунки «Соколиной охоты» Константина Батынкова, а пристрастию маньеризма к аллегориям отвечает из сегодняшнего дня Егор Кошелев, по случаю написавший портрет коллекционера.
Маньеристичный мир может показаться избыточным в своей чувственности, но она не упускает из виду рацио. Гравюру Джорджо Гизи «Сон Рафаэля (Аллегория человеческой жизни)» называют одной из самых загадочных в XVI веке, но, возможно, речь идет о человеке, не справляющемся с лодкой собственной жизни. Эпоха направляет к нему Разум. Есть здесь и другое кураторское послание отчаивающимся. Небольшая бронзовая фигурка бородача с посохом приписывается Якопо Сансовино, такую или аналогичную ей зарисовывал Тинторетто, работая над знаменитым венецианским циклом для Скуолы Гранде ди Сан Рокко. Но дело в другом. Согбенный мужчина что-то нес, да время избавило его от тяжелого груза.
Нижний Новгород – Москва
