Дарья Курдюкова
|
|
«Островымя (коровушка)» объединения ХО ГУЙ (Егор Ефремов, Мария Плаксина). Фото автора |
Иногда фантазия – не блажь, а единственный выход. Можно вообразить, будто у этого архипелага есть пространственные и временнЫе координаты – только и они уводят в кочевье. По одну сторону огромных окон – постепенно погружающийся в зиму город, по другую Максим Ксута ставит «Осколки памяти» с вырезанными на верхушках камней остатками жилищ. А рядом притулилась Goldwasser, латунная пластина, обработанная так, что напоминает то ли морскую гладь, то ли песок, который только что разровняли, стерев все следы. И цивилизация, и частная жизнь могут показаться песчинкой в оба момента – зарождения и стирания с лица земли. «Острова Диомида» Игоря Поносова адресуют к реальному пространству с международной линией перемены дат: расстояние между островами меньше 4 км, а разница во времени – 21 час. Неподалеку оказались «Гимны аффирмаций для пустых пещер» Максима Новикова, шесть всерьез рассинхронизированных настенных часов. Эпиграф инсталляции становится ее эпилогом, это часы без стрелок.
Вспоминаются и «Поэтика пространства» Башляра, и ризома, номады Делеза и Гваттари. Опор нет, структура разомкнута. Вернее, не совсем так: нет «единогласных» опор, маленькая вселенная – внутри каждого, которую в кризисные моменты важно для себя переоткрыть. Как она станет развиваться, непредсказуемо, поэтому и состав, и выставочная композиция с открытыми границами.
«Архипелаг грез» – о фантазии как стратегии, цепь островов – вереница эпизодов. Бегство в мир цветных грез оборачивается гибелью мифического единорога, символа чистоты, и физиологическим ошметком оставшихся в земле внутренностей возле яркой картины («Слезы» Алексея Журавлева). Рыцарские блуждания и подвиги в сегодняшней интерпретации Серафимы Сажиной (инсталляция kalma) тоже показывают расщепленное время. Он странствует, терзаемый чудовищем, и одновременно уже мертв. Можно держаться корней, метафорически представив Урал, как сделал екатеринбургский дуэт ХО ГУЙ (Егор Ефремов, Мария Плаксина). «Островымя (коровушка)» – подвешенное к потолку глиняное животное, из ее вымени через рукомойник вода падает в зеркальную чашу, рядом резвятся телята. Корова выглядит и идолом, и кормилицей. В пределах мечтаний возможно все и в любых масштабах. Например, очертить мир лягушачьим чревом, забравшись внутрь (холсты Анастасии Деревякиной «Фрогги»), или попытаться докопаться до скрытой за ажурной конструкцией сути «энигры» Саши Шардака, где «три уровня отделяют искомую суть от внешнего раздражителя».
В веренице островов-эпизодов искусство зрелищное соседствует, напротив, с герметичным. Лейтмотив – неустойчивость и переменчивость. Соседство двух холстов Рамина Нафикова – с античными бегунами, выполненными в бодром колорите, и просто с абстрактными пятнами – намекает, что, в общем-то, все может стать всем. Так ведь и песенка «Чунга-Чанга», нацарапанная рядом с полуабстрактной морской толщей и «обрывающаяся» на рисунке Дениса Крюкова «чистыми глазенками детства моего», по ходу дела меняет тональность работы.
Но при всей переменчивости координат и опор принципиальны два полюса: сказка и политика. Принцесса в видео Дианы Капизовой «Остров звенящего сна» то ли привычно пробуждается ото сна, то ли путешествует, бухнувшись куда-то в огромном гробу, уже после смерти. «Аркадия» Корси – инсталляция о съезде ассамблеи: круглый стол, названия стран, серые за закрытыми границами флаги. В наушниках переливается птичий гомон. Может ли не переводимое на человеческий язык сладкозвучие умиротворять, вопрос риторический.
Одна из кураторских стратегий состоит в том, чтобы показать переменчивость и действия искусства, и его восприятия. Двойственность многих работ, на вид вполне успокаивающих, а говорящих о тревожной неустойчивости, – то, что острова соединяет. Неизвестно, куда мир повернет дальше. В иные времена переменчивое воображение остается единственным островом свободы, не знающим границ.
Самара–Москва
