Марина Гайкович
Экранизация немецкой пьесы дала дополнительный модус звучанию французской оперы. Фото Андрея Чунтомова предоставлено пресс-службой театра
Надежда Павлова исполнила в Перми «Человеческий голос» Пуленка. Постановка анонсирована как бенефис певицы, и певица была неподражаема.
Не только певица, но и актриса. Спектакль, который создал Дмитрий Волкострелов, рассчитан на исключительное актерское мастерство, и Павлова, прошедшая школу Курентзиса, Уилсона, Кастеллуччи, сегодня может подчинить себе самую сложную задачу. А театр Волкострелова при кажущейся простоте и минимуме выразительности требует мощной концентрации и погружения.
Театр идет по пути нового взгляда на жанр оперной постановки, оперного спектакля. Отсюда – экстремальные спектакли Богомолова, здесь же – более сдержанные, но выстраивающиеся в некий вектор «Замок герцога Синяя Борода» и «Человеческий голос». Для обеих опер современные композиторы сочинили пролог и эпилог, то есть поместили партитуры в иной временной континуум, иной контекст, в обеих применен хотя и разный, но нетипичный для отечественной оперной сцены подход к собственно действию. В Бартоке смысловая, образная его часть уходит в видеопроекцию, в Пуленке происходит симультанно.
Волкострелов второй раз ставит оперу, и если музыкальная драматургия «Евгения Онегина» (Урал Опера Балет) не пересеклась с техникой режиссера, хотя, признаем, отдельные трепетные моменты в спектакле были, то «Человеческий голос» – монодрама, свободная от канвы традиционных оперных форм, к тому же написанная по пьесе драматурга Жана Кокто, попал в яблочко. Как партитура Пуленка была перенастроена композитором Владимиром Горлинским, так и сюжет Кокто был надстроен режиссером, приблизившим человеческую и очень понятную (сама певица и наверняка большинство сидевших в зале хотя бы раз в жизни переживали мучительный момент разрыва отношений с любимым) драму героини к трагедии одинокого человека.
Героиня на экране, ее тоже играет Надежда Павлова, возвращается домой, раздевается, моет руки, разбирает пакеты с едой, готовит ужин, моет посуду, вяжет шарф и так далее. Ее движения размеренны, маршрут и порядок действий каждый день один и тот же. Тщательность, с которой она разглаживает и складывает в маленький квадратик полиэтиленовый пакет, выдают в ней человека, которому некуда и не к кому торопиться. Аккуратность ее жилья парадоксально граничит с неуютностью, в нем нет теплоты, нет радости – как нет ее и в самой хозяйке. Пустой, безжизненный ее взгляд сменится вдруг вспыхнувшим интересом только тогда, когда (методично изучив инструкцию) она среди ночи наглотается таблеток, запив их шампанским, вытерев пролитое на стол прямо рукавом, чего не сделала бы еще полчаса назад.
Немецкий драматург Фанц Ксавер Крец оставляет финал своей пьесы «Концерт по заявкам» (1972) открытым: «Пауза, потом…» гласит последняя строка текста, где нет ни единого слова, но есть дотошное описание всех действий, которые совершает его героиня Фройляйн Раш. Так же и Мадам – что станет с ней секунду, минуту, полчаса спустя? Угаснет, задушенная телефонным проводом, или, сродни героине Педро Альмодовара, разобьет к чертям телефон об стену?
Надежда Павлова, исполнитель оперы "Человеческий голос", совершает обратное движение: она, актриса, появляется на репетиции оперы «Человеческий голос», беззаботно улыбаясь, даже кокетничая с публикой, напрашиваясь на аплодисменты. Присаживается на высокий стул, небрежно делает пометки в клавире, встает, чтобы попить… Но незаметно Великая Актриса начинает не изображать – а проводить персонажа через себя, становится пуленковской героиней, страдающей, умоляющей, унижающейся в попытке ухватить ускользающую навсегда надежду.
В финале она уже стоит ровно под экраном, где Фройляйн Раш выкладывает смертельную дозу таблеток.
Надежда Павлова в этой (в обеих!) роли бесподобна: при безупречности исполнения, включая и коварный французский прононс, поражает само интонирование текста, интонирование чувства.
Владимир Горлинский называет пролог «Внутренний голос», и этот голос пульсирует, рождая ощущение сдержанного беспокойства. Финал же решен композитором как колыбельная, обрывающаяся на полуслове: мерно покачивающаяся терция раскачивается, выходит из границ и обрывается на неустойчивой тритоновой интонации: композитор оставляет вопрос интерпретации зрителю.
Горлинский работал для состава оркестра «Человеческого голоса», подключив хор, и, не копируя манеру Пуленка, постарался уловить некую композиторскую матрицу, интонационный, тембральный мир – так что окружающие оперу фрагменты не отторгаются партитурой. Немало этому эффекту поспособствовал и дирижер Пермской оперы Владимир Ткаченко, дебютировавший как музыкальный руководитель постановки. Деликатность, с которой Ткаченко выстраивает мостик между новой музыкой (и мастерство, с которым оркестр ее исполняет) и Пуленком, между оркестровой тканью и солисткой, несомненно заслуживает самой высокой оценки.