Дарья Курдюкова
Опыты с выходом графики в трехмерное пространство продолжает в своих работах Иван Голицын. Фото агентства «Москва»
Проект «Век графики. От Казимира Малевича до Олега Кудряшова. Из новых поступлений» закроется через месяц – хрупкий и не выдерживающий долгого экспонирования вид искусства и так уже давно на виду и на свету. С момента последнего в Третьяковке показа графических поступлений прошло 20 лет, за это время коллекция пополнилась 3000 произведений. Куратор Александра Струкова и ее помощник Игорь Смекалов представили более 250 работ 73 авторов, и это тот случай, когда подборка и известных, и неочевидных имен хотя огромна, а воспринимается на одном дыхании.
В 1923 году Губком ВКП(б) Дальневосточной республики отправил подававшую надежды художницу Елену Афанасьеву (1900–1998) поступать во ВХУТЕМАС. Когда через год неблагонадежную дочь дворянина и царского офицера хотели из мастерских исключить за происхождение, за нее заступилась Крупская. Потом Афанасьева станет иллюстратором, но еще будет делать портреты передовиков производства, а еще позже, когда придет работать в Щепкинское училище, – портреты режиссеров.
В Третьяковке представлены рисунки второй половины 1920-х, как раз поры ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН (художница, как тут пишут, сохранит «архив и многие раритеты этих упраздненных в 1930-м мастерских) – «В фойе кинотеатра» с «острым», впитавшим влияние немецкого экспрессионизма почерком и изображениями нэпманов на фоне пальмы и киноафиш, в том числе с Конрадом Фейдтом, – и не похожий на него второй, с утомленной кухонным рабством женщиной, на которой повис щекастый младенец. Рядом тут оказывается один из преподавателей Афанасьевой, знаменитый график Николай Купреянов с монохромным «Возвращением стада», удивительным экзерсисом на тему ритма, то есть «дыхания» линии, штриха, силуэта.
Одна из последних точек в теперешнем маршруте – вещи Олега Кудряшова, временами выходящие за рамки привычных представлений о возможностях графики. Кудряшова не стало в прошлом году, в Новой Третьяковке открывали расширенную экспозицию его работ, и нынешняя выставка тоже отчасти стала посвящением ему (показываемое сейчас было подарено музею либо самим художником в 2020-м, либо Сергеем Чобаном в 2023-м).
Перед отъездом в Великобританию в 1974-м Кудряшов уничтожил около 6000 ранних работ – вернулся в конце 1990-х. Удивительна в нем была и энергия поиска (формы, цвета, соединения разных техник), работы (в квартире размещался огромный офортный станок – жизнь и искусство как бы не были разъединены), и энергия какого-то внутреннего сопротивления и упрямого поиска своей дороги. В его произведениях эта энергия ощутима, что называется, издалека. И нервностью, и вместе с тем уверенностью линий, проступающих сквозь цвет (он был отличным колористом), они иногда заставляют вспомнить Матисса, но Кудряшов, сочетающий гравюру с акварелью, остается сам по себе. «Окна», например, совмещают эти технические хитросплетения с бумажным рельефом, они выходят в пространство, режут его своими гранями.
Опыты с выходом графики в трехмерное пространство по-своему продолжает сын Иллариона Голицына – Иван Голицын. Силуэтные портреты из серии «Светотени. Тени незабытых предков» отбрасывают тени, не соответствующие, но дополняющие бумажный образ, так Нина Симонович-Ефимова появляется рядом с Иваном Ефимовым.
«Век графики» движется по хронологии, от авангарда к Ленинградской пейзажной школе (по ней куратор Александра Струкова в свое время защищала кандидатскую диссертацию), оттуда – к графике представителя «сурового стиля» Виктора Попкова, известной хуже его живописи, к неофициальному искусству, к завораживающей фантасмагории «бумажной архитектуры». Листы складываются в панораму века с его более или менее устоявшейся художественной хронологией.
Видя и выпадающие из этой устоявшейся истории имена, и изменения, происходившие с очевидными художниками, снова понимаешь и частую условность классификаций, и, главное, сколько дорассказать да додумать про эту историю можно. Ну вот известно же, например, что сочувствовавший Малевичу Клюн потом в этом пути разочаровался, но когда видишь его рисунки второй половины 1920-х, акварельные натюрморты с влиянием Озанфана, фигура самого Клюна делается объемнее. Перспективой дорассказывания, тактично и со вкусом прочерченной, выставка и ценна.
