Марина Гайкович
На Любаше – символические ядовитые зеленый и фиолетовый.
Фото агентства «Москва»
Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко (МАМТ) открыл сезон премьерой оперы Римского-Корсакова «Царская невеста». В качестве режиссера-постановщика на этой сцене дебютировал Дмитрий Белянушкин.
Белянушкин в свое время вытянул счастливый билет: выпускник ГИТИСа, он победил в первом конкурсе режиссеров музыкального театра «Нано-опера», после чего его пригласили сразу в Большой, где он осуществил несколько постановок. В «Геликон-опере» идут его «Паяцы», на Малой сцене МАМТ шла постановка современной камерной оперы. После режиссер много ставил в регионах, возглавлял Нижегородский оперный театр, и его «Свадьба Фигаро» получила спецприз жюри «Золотой маски», был даже главным режиссером Михайловского театра, правда, этот эпизод помнят только пресс-релизы, собственного спектакля он не выпустил. И вот – возвращение в Москву, на престижную сцену, бюджет, позволяющий дать волю фантазии, к звездам этой знаменитой труппы.
Выбрана «Царская невеста» – опера из первой десятки: только в прошлом сезоне вышли ее постановки в Новосибирске и Ростове-на-Дону, в позапрошлом – в Улан-Удэ. Время исправило несправедливость по отношению к этой партитуре, которую критики ставили на последнее место в череде опер Римского-Корсакова.
Постановщики «Царской невесты», как правило, стоят перед дилеммой: что первично – лирический (страстная любовь, доводящая до трагедии) или исторический ракурс (человек, бесправный перед проявлением тотального зла)? Драма Мея написана, отталкиваясь от исторических фактов и реальных персонажей. Но музыка Римского-Корсакова уводит в плоскость человеческую. История здесь – контекст, а для сюжета принципиально важен лишь факт непреложного выбора невесты, перед которым все бессильны. Но часто само время, и сегодняшнее не исключение, диктует перевес в историческую плоскость. Постановка в Улан-Удэ, например, отражала сталинское время.
Белянушкин анонсировал 2072 год, когда реконструировали законы и жизненный уклад времен Ивана Грозного. Тут не избежать аллюзий на роман Владимира Сорокина «День опричника», жестокий, пугающий, местами шокирующий текст. Ожидания, в первую очередь визуальные, к сожалению, не были оправданы. Высокие технологии, футуристический дизайн интерьеров, на худой конец изба, напичканная гаджетами, – в общем, что-то контрастное кокошникам и кафтанам (художник по костюмам Светлана Тегин). Сценограф Александр Арефьев предлагает что-то вроде римских терм: конструкция на поворотном круге утилитарна, ее удобно использовать, каждый ракурс создает новое место действия. Обставленная кожаными диванами, она не служит поставленной цели. А признаков пусть недалекого, но будущего тут нет совсем. Разве что электронная сигарета...
Постановочно же время вернувшегося тоталитаризма реализовано по-вегетариански. Опричники по одной выбирают себе хористок и танцорок, но остальные продолжают улыбаться, во время оргии ни одно платье не было испорчено. Разве что в самом конце выбежала из комнаты для привата весьма довольная девчонка, прижимая к груди костюм.
Опричники и их злодеяния не вызывают ужас у народа. Кажется, ни один не перекрестился, проходя мимо распятого на стене дома оппозиционера, которого убили за расклеивание нарисованных журавликов. Не пугает тело Марфу, которая живет этажом выше.
Ария Марфы, рассказывающей о своей любви к Ивану Лыкову (Владимир Дмитрук), решена тоже шаблонно, хотя и трогательно: мальчик и девочка, держась за руки, выходят из глубины сцены. Сама она стоит, паря, на балке, и когда, прислонясь к стене, раскидывает руки и опускает длинные рукава, похожа не то на птицу, не то на распятую. Вот это, пожалуй, один из самых точных и проникновенных образов этой постановки: восторг любви и одновременное предсказание ее несбыточности. Любовь и смерть, почти по-тристановски.
Белянушкин, если отвлечься от предпремьерных заявлений, допуская некое временное отстранение, идет по тексту. Образы продуманы, поступки логичны и мотивированы. Романтичной Марфе противостоит отчаянная Любаша, чей трагический образ здесь задан с самого начала: Любаша на сносях, что, безусловно, умножает сочувствие зрителя. И, вероятно, именно этот факт стал определяющим в решении финала оперы. Полубезумный Грязной, который в самого начала демонстрировал охлаждение к Любаше, но не без сомнений морального толка, закалывает Бомелия, и реплика «страдалица невинная, прости» обращена к Любаше, после чего та стреляется, подхватив с пола оброненный Грязным пистолет. Проблема лишь в том, что финал у композитора краток, стремителен, перекройка его выглядит суетливо и не оправдана предыдущим действием, которое в целом шло по канону. Хотя еще в первом действии был момент, который мог бы повернуть сюжет. Малюта Скуратов (Роман Улыбин) вольно или невольно стал свидетелем и разговора Грязного с Бомелием о любовном напитке, и душераздирающей сцены с Любашей, умоляющей развеять подозрения в измене. Малюта вожделеет Любашу и пытается обнять ее, убитую разговором с Грязным, но получает отказ. Не это ли завязка для шекспировской драмы?
Дирижер Ариф Дадашев в увертюре намеренно подчеркивает классичность партитуры, даже барочность, избегая крупных мазков и агрессии, акцентирует стремительность пассажей и сухость вертикалей. Не все ему удалось: порой оркестр пробуксовывал, порой, напротив, выдавал чудеса тонкой лирической кантилены и бушующих страстей. Открытием, притом блистательным, стала дебютантка – сопрано Елизавета Пахомова в партии Марфы, поразившая чистотой тембра, интонации и образа. Словно в театре наметилась тенденция открывать новых звездочек внутри своей же труппы: в «Норме», последней премьере прошлого сезона, это была Полина Шароварова, которая сейчас пела подругу Марфы Дуняшу. Любашу пела Лариса Андреева, которой эта партия не всегда по голосу (написана для более глубокого меццо), но уж точно по нраву. Андреева ведет свою героиню к бездне, от первой песни а капелла, когда вся сцена уходит во мрак, высвечивая лишь фигуру Любаши, прислоненную к побитому кафелю стены (художник по свету Андрей Абрамов), до финального появления с обнаженными плечами и состриженной косой, которую она бросает под ноги Грязному. Антон Зараев (Грязной) порой пережимает, лишая своего героя второго дна, интонируя скорее злодея, чем героя, осознающего греховность своих намерений и поступков, тем удивительнее его метаморфоза в финале.
