Вячеслав Суриков
На фото Михаил Турецкий. Фото сайта arthor.ru
Накануне старта международного тура проекта UNITY SONGS, известного в России как «Песни Победы», певец, основатель и продюсер арт-групп «Хор Турецкого» и SOPRANO Михаил Турецкий рассказал Вячеславу Сурикову о том, как поменялась гастрольная деятельность коллектива в текущей обстановке, что влияет на выбор исполняемых песен и почему концерты состоят не только из одних хитов.
— Михаил, по каким принципам вы формируете репертуар?
— «Хор Турецкого» подобен многоступенчатой ракете. Мы начинали как хор Московской синагоги, который занимался восстановлением духовной храмовой иудейской музыки. Она включает в себя музыку разных народов, поскольку евреи рассеяны по всему миру и впитывают культуру тех территорий, где проживают. Если мы возьмем советских композиторов, сочинявших массовые песни, то получим уникальный список фамилий: братья Покрасс — «Мы красные кавалеристы», Блантер — «Катюша», Баснер — «С чего начинается родина», Колмановский — «Я люблю тебя жизнь», Островский — «Пусть всегда будет солнце», Фрадкин — «Русское поле». Исаак Дунаевский, чьи хиты не нужно перечислять. У любого композитора есть базовый мелос, которым он напитывается: не было бы Чайковского, не было бы Рахманинова, не было бы Гайдна, не было бы Моцарта и Бетховена. Всегда кто-то выступает в качестве первопричины. Практически весь хитовый советский мелос написан композиторами-евреями, которые черпали вдохновение в своих корнях. Все бродвейские хиты состоят из еврейской музыки. У Джорджа Гершвина — композитора, предопределившего развитие Бродвея, родители из Одессы, и весь его мелос родом оттуда. В девяностые я сформировал еврейскую духовную капеллу с эстрадным оттенком. Постоянно ездил за рубеж, наблюдал за тем, что происходит в Лас-Вегасе. Был на премьерных показах мюзикла «Призрак Оперы». Эндрю Ллойд Уэббер, кстати, тоже из числа композиторов, которые напитывались еврейским мелосом. На каком-то этапе у меня возникло желание сформировать хор на эстраде. Мне с моим гнесинским образованием стало тесно в рамках еврейской духовной музыки. Мы могли за сорок минут выучить произведение. Мы и сейчас можем выучить за сорок минут выучить песню, скажем, на таджикском языке. Это трудно, но возможно, если договориться с артистами.
— Откуда этот навык?
— В синагоге репетиция начиналась в семь вечера и должна была закончиться в десять. У всех была какая-то другая работа. Никто не верил, что из этого что-то выйдет, и воспринимали пение в хоре как халтуру. Это был девяностый год — коллектив был еще в эмбриональном состоянии. В итоге расходились в два часа ночи. Всем было все равно, на чем они уедут домой. Машины были не у всех, кто-то кого-то подвозил. Некоторым участникам хора было по девятнадцать лет. Тогда фонд «Джойнт» прикладывал усилия, чтобы еврейские люди почувствовали себя на территории России, Украины, Прибалтики, Белоруссии евреями и уезжали в Израиль, чтобы строить дороги вместо арабов. Для этого нужны были проекты, усиливающие еврейское самосознание, и хор был одним из них. Они давали небольшие деньги, приблизительно пятьдесят долларов на человека, чтобы мы с чего-то начали. Закупали в США кассеты по десять центов, продавали их в синагоге по сорок, и с разницы платили зарплату. Пятидесяти долларов хватало, чтобы певец месяц приходил на репетиции — уникальное было время. Учредители фонда хотели, чтобы мы вызывали жалость, а мы вызывали гордость. Они смотрели на меня и говорили: «Турецкий нам не подходит в качестве руководителя, ему скоро самому будут деньги давать. Он говорит по-английски. Он сам может быть переговорщиком. С ним что-то не то: он хочет гордиться еврейской культурой, вместо того, чтобы продавать ее как убогость». И меня начали «сливать». Я сказал ребятам, что ухожу, «но синагога с вами, зарплата будет». Однако все ушли со мной — в неизвестность. Мы находились на американских гастролях. Денег нет, обратного билета нет. Я сижу на Бродуоке — месте, где люди занимаются спортом, и у меня слезы на глазах. Моя восьмилетняя дочь смотрит на меня с удивлением. Я ей объясняю: «Ты понимаешь, у меня ничего нет, кроме искусства, которое непонятно как продавать». А она мне: «Папа, ты приносишь радость людям! Вставай! Не надо плакать». И выход нашелся. Меня пригласили на бродвейскую премьеру и купили мне в Нью-Йорке костюм за тысячу долларов. Я сопротивлялся, потому что за эти деньги тогда можно было купить квартиру в Ясенево. Но меня заставили надеть смокинг за тысячу долларов, и он стал символом веры в светлое будущее. И действительно, у нас появилась работа. Я понял, что надо выводить хор на эстраду. Он должен обрастать репертуаром, состоящим из хитов на разных языках. И я стал этот репертуар набирать.
— Как вы это делали?
— Слушал, что поют гиганты: Шарль Азнавур, Лучано Поваротти, Элвис Пресли и анализировал, можно ли предложить эти произведения для любого из рынков, а рынок подсказывал, как их адаптировать. Мое ноу-хау: брать лучшие арии из опер Верди, кусочек петь на русском, кусочек на итальянском, собирать попурри из произведений Моцарта, Сальери, Чайковского. Мы брали в репертуар лучшие фрагменты мировой музыкальной культуры. Еще одна наша тема — песни России и Советского Союза. В двухтысячном году у нас появилось попурри «СССР», исполняемое а капелла: «Я другой такой страны не знаю», «Я встретил девушку…», «Арго», «Заповедный напев», «Ночью в узких улочках Риги», «Червона Рута», «Мой Ереван». Оно вошло в репертуар и взрывало мозг людям — так здорово были сделаны все переходы от одной мелодии к другой. Я к этому вернулся. Недавно мы готовились к официальному мероприятию и репетировали песню на туркменском языке. В нашем казахстанском блоке — десять песен. У нас есть узбекский и таджикский блоки. Мы поем на эстонском, на латышском, на литовском. После того как мы спели на ингушском языке в Кремле на тридцатилетии присоединения Ингушетии Юнусбек Евкуров стал моим близким другом. Перед этим мы целую неделю репетировали с вайнахом-педагогом. Но ррепетиции попурри на туркменском языке заняли целых две недели. Мы начали с эстрадного «Моего Туркменистана», потом спели хоровую песню и завершили композицию песней про Ашхабад. Это было самое сложное из того, что нам приходилось петь. На китайском петь намного легче, чем на туркменском. Я десять концертов подряд могу не повторяться в репертуаре. Одному артисту это сделать невозможно. Ему намного проще с собой договориться, и намного сложнее не страдать от комплекса неполноценности и от усталости от самого себя.
— Что дает такой опыт?
— Когда Хор только формировался, исполнителям было по девятнадцать. Сейчас им пятьдесят, и это период расцвета — с учетом того, что Шарль Азнавур пел, когда ему было за девяносто. И все эти годы мне нужно было прикладывать усилия, чтобы они эмоционально не выгорели. Если ты — оперный певец, ты поешь всю жизнь шесть арий, если эстрадный — у тебя есть обожаемая публикой песня, и каждый раз, выходя на сцену, ты ее исполняешь. Я от этого ушел за счет того, что все время расширяю репертуар. Это осознанная необходимость. Я не могу петь только песни, вызывающие восторженное одобрение аудитории. У нас тридцать процентов хитов, а семьдесят процентов такие номера, как ария Калафа из оперы «Турандот» или ария Далилы из оперы «Самсон и Далила». Я встраиваю красивую женскую подпевку и делаю эстрадные переходы, а в третьей четверти произведения начинает играть роковый барабан. Публика сначала восхищается голосом, через 55 секунд этот восторг у неподготовленного человека снижается, и исполнитель уходит в эстраду, потом вступают барабаны — и финита! И тогда даже самые неподготовленные люди готовы соскочить с мест. Михаил Борщевский говорил, что «никогда не любил оперу, но услышал оперное попурри Турецкого, и вошел в попечительский совет Большого театра, потому что понял, что это интересно». Я не пою классику в чистом виде. Моя миссия в том, чтобы как можно больше неподготовленных людей могли ее воспринять. Чтобы не тридцать процентов аудитории страдали при ее прослушивании, а пятнадцать. А еще лучше, чтобы все без исключения получали удовольствие. Хиты — да, но я иду дальше. Если я буду петь одни хиты — это будет слишком легкий путь. Я говорю публике на концерте: «У нас многонациональная страна, поэтому я хочу спеть песню на татарском языке». Есть русские русские, а есть обрусевшие русские: русские татары, русские чеченцы, армяне, цыгане, буряты. В этом сила нашей страны — в ее многонациональной культуре. Когда мы объединяемся, мы друг друга усиливаем. Когда мы ссоримся, это нас ослабляет. Еврей с чеченцем — это невероятная сила. У евреев есть интуиция, воля, мозг, а у чеченцев — гордость и тоже несгибаемая воля. Иосиф Кобзон дружили с Махмудом Исамбаевым неразлей вода — я неоднократно был свидетелем их встреч. Об этом я говорю и на своих концертах. Моя миссия — объединять людей.
— Что такое концерт «Хора Турецкого»: развлечение, просвещение, психотерапия?
— Все происходит интуитивно. У меня есть музыка, у меня есть я, есть настроение, и могу на ходу поменять программу, что шокирует моих артистов. Я чувствую, что в этом зале надо изменить вектор выступления: больше рока или больше классики. Например, приезжаешь в город Орск, где на концерт приходит много пожилых людей, и понимаешь, что будет неправильно им петь современные песни о любви. Или я вижу в зале детей и говорю им: «В конце XVIII века в Германии для того, чтобы попасть музыкальную школу и стать профессиональным композитором семилетний ребёнок прошел зимой триста километров пешком. Результатом этого путешествия стали 46 томов музыкальных произведений. У него родились 20 детей, четверо из которых тоже стали композиторами. Его звали Иоганн Себастьян Бах». Что это такое? Шоу-бизнес? Если объявить как когда-то Светлана Виноградова в зале имени Чайковского: «Иоганн Себастьян Бах. Рапсодия №14», это не сработает. Я помню, как отец привел меня в шесть лет на концерт Московского камерного оркестра. Они играли Баха. Я чуть с ума не сошел. Это был мой первый опыт такого рода. Уже во второй раз я воспринимал музыку по-другому. Похожие чувства я испытал, когда впервые пришел на молитву в синагогу. Она длилась с девяти до часу. А потом ты учишься входить в медитативное состояние и перестаёшь замечать время. Но у большинства людей нет возможности попасть в пять лет в консерваторию. 95 процентов нашей аудитории и в театр редко ходят. Я их интригую, пробуждаю в них интерес. Где это уместно, мы поем мюзикл, где уместен фольклор, мы поем фольклор с подтанцовкой. Где-то более уместна классика мы создаем соответствующий антураж. У нас есть клип на гимн всех христиан «Аве Мария», где мы в костюмах выходим из озера. Концепция такая: те, кто истинно верует, выходит сухим из воды. В период пандемии у нас был концерт «Песни Победы» на центральной площади в Риме. Люди на него приходили по приглашениям, но каждый должен был предъявить тест, которые стоят пятнадцать евро. Несмотря на ограничения площадь была забита до отказа. Пришел монсеньор — правая рука Папы Римского. Он передал нам привет от Папы, а мы ему запись клипа. На следующее утро — звонок: «Папа хочет пригласить вас к себе. У вас есть сертификат о вакцинации Pfizer?» — «У нас есть сертификат о вакцинации «Спутником» — «Папе все равно, но у нас протокол — нужен Pfizer». С Папой встретится не получилось.
— Что сейчас происходит с проектом «Песни Победы»?
— Проект активно живёт и развивается. Некоторые направления сегодня недоступны для гастрольной деятельности по ряду внешних причин, но есть много других стран, куда нас приглашают и где ждут. Но мы расширяем географию — в июле-августе у нас запланировано масштабное турне по странам Латинской Америки: Мексика, Коста-Рика, Никарагуа, Перу и так далее. В общей сложности дадим больше 10 концертов в разных странах. В мае были с гастролями в Кыргызстане и Таджикистане, выступали в Узбекистане. Осенью думаем про Азию. Пандемия закончилась, открывается Китай. Хотели там выступить осенью с разнообразной программой: исполнить и советские песни, и классику, и песни на разных языках, добавить в русские песни куплет на китайском. Это идеальный формат для нашей дружбы, для музыкального взаимопроникновения. Наш коллектив — это российское культурно-музыкальное посольство в других странах. Несмотря на сегодняшнюю турбулентность, мы поем песни единства, дружбы и взаимопонимания, связывающие всех людей мира. На наших концертах собираются люди разных национальностей, вероисповедания, политических взглядов. Моя задача — нести свет и улыбки через музыку, искусство и культуру.
— Оперная ария в микрофон — компромисс или норма?
— Чтобы выйти на широкую аудиторию, надо добавлять микрофоны и инструменты. Ноты перед глазами допустимы только в кругу музыкальных гурманов. Перед широкой аудиторией не должно быть никаких барьеров. Гурманы слушают музыку с зарытыми глазами, ноты им не мешают. Слушатели в больших залах смотрит на тебя, и ты должен «качать» их. Если ты поешь а капелла, нужна минимальная акустика. Если ты выйдешь на улицу или в поле, тебя услышат только те, кто стоит рядом. Я люблю такие эксперименты. На палубе авианесущего крейсера «Адмирал Кузнецов» аппаратуры нет. Стоит шесть тысяч человек личного состава в кольце, и они нас слышат. Но это на палубе корабля. Если ты в концертном зале, и у тебя все выключили, тебя услышат, но остается свет — это гул, работает кондиционер — это гул, и ты его не перекричишь. Микрофоны — единственное решение, хотя я их ненавижу, потому что они искажают вокал. Мои самые успешные концерты случались тогда, когда у меня были акустические возможности показать голоса группы без микрофона. Однажды врач Марк Курцер, будучи поклонником группы «Ленинград», услышал нас без микрофона и стал нашим фанатом. Но совсем без микрофонов невозможно. Без них большую аудиторию не собрать.
— В какой момент «Хор Турецкого» стал узнаваем широкой публикой?
— У меня не всегда есть прагматичное понимание того, что я делаю. Я не зафиксировал тот момент, когда мы стали знаменитыми. Это возникало постепенно: шаг вперед, два шага назад, провал. Мы намного больше нашего образа, который существует в медийном пространстве и в сознании людей. Я это чувствую. Моя задача это выровнять. Если бы люди видели, что мы делаем, каков масштаб этой деятельности! Если бы вы проехали со мной все мои маршруты! В 2018 год «Хор Турецкого» садился в самолет 120 раз. В 2019 — столько же. Я был в Красноярске 70 раз. На Дальнем Востоке по меньшей мере 17 раз. В Иркутске раз 35-40.
— Расскажите про свой женский проект SOPRANO. По какому принципу отбирались вокалистки?
Я очень горжусь завоеваниями проекта SOPRANO. Ему четырнадцать лет. В мире нет ни одной женской группы, которая бы пела столько лет вместе. В ней костяк — шесть девчонок. В таком формате трудно существовать с точки зрения пиара, потому что нет центральной фигуры, но зато они не расходятся. Арт-группа будет выступать, даже если три человека уйдут в декрет. А сразу три человека в декрет никогда не уйдут. Если бы у «Титаника» были повреждены не пять отсеков, а четыре, он бы не затонул. Сейчас у меня поют семь человек, восьмая в декрете и девятая на скамейке запасных. Эти женщины могут договориться между собой. Они не ругаются и не завидуют друг другу. Я им долго объяснял, как нравится женской аудитории, и почему агрессивная сексуальность – это плохо. Если на концерт приходит женщина 45-48 лет, значит, у нее есть ребенок лет пятнадцати. И она должна увидеть в певице не конкурентку, которая может увести мужа, а потенциальную невестку: «Все в ней есть! И интеллигентная, и талантливая, и улыбка невероятная, и лицо на загляденье». На кастинге я смотрел, есть ли биографии условная хоровая студия «Солнышко» в городе Новокузнецке Кемеровской области, а потом музыкальная школа, и если она после этого пришла в SOPRANO, значит, она не видит своей жизни вне музыки. Самый знаменитый женский коллектив Spice Girls распался после того, как одна из его участниц вышла замуж за Дэвида Бекхэма, а еще одна решила начать сольную карьеру. Я не пытаюсь что-то предпринимать, чтобы они от меня никуда не делись, что-то вроде: в среду я подойду к Ане и скажу ей, что она красивая женщина, а в пятницу я приглашу на кофе Дашу.
— Как вы работаете за границей? Как там идентифицируют «Хор Турецкого»?
— Мы делаем локальную историю. На наш концерт «Песни Победы» в Берлине пришли двадцать тысяч человек. Его показали двенадцать каналов. Немец восьмидесяти лет тогда сказал: «Я помню русских солдат. Я помню эти песни. То, что такое событие происходит на Жандарменмаркт, это сенсация».
Мэр Берлина Михаил Мюллер позволил выступить с этим концерт 7 мая. Я сделал его за свой счет. Никто не верил, что у меня получится. Дальше у нас была генеральная ассамблея ООН с участием 75 наций. Когда мы запели «Издалека долго течет река Волга» — ДНК России, все встали. Живые голоса, программа на семи языках, песни военного времени: «Смуглянка», «Катюша». Они были шокированы: люди из России не только чисто поют, но умеют общаться и говорят на нормальном английском.
— Говорят, в свое время у вас был выбор – остаться в России или жить в США.
В 2008 году я получал визу в Америку. Меня сотрудник посольства спрашивает: «Вы Америке были? — У вас же компьютер. — Отвечайте! — Был. — Родственники есть? — У меня жена — гражданка США. — Как вы познакомились? — Она приехала на мой концерт». Он открывает базу данных и выясняет, что в Америке я был 56 раз. Одно время у меня там была эстрадная группа, и я летал в Россию каждый месяц, чтобы Хор не развалился. Сотрудник идет к консулу, не понимая, кто перед ним, и почему он, будучи женат на американке, не обращался за гражданством США. Возвращается: «Вы – певец? Отвечаю: «Да». Он: «Спойте!» Я ему говорю, что у меня еще тринадцать человек за спиной, и они споют вместе со мной, чтобы потом и им меньше вопросов задавать. И мы грянули: «God Bless America!» Это неофициальный гимн Америки, написанный, кстати, еще одним евреем. С тех пор, если нам нужна виза в Америку, мы ее сразу получаем, даже в период пандемии, когда визы никому не давали. Эта история до сих пор крутится в головах сотрудников посольства и передаётся из уст в уста.
В 2001 году 13 сентября на третий день после взрыва башен-близнецов нам нужно было вылететь из Майами в Торонто. Все в напряжении, а у нас гора аппаратуры. Нам говорят, что с этой аппаратурой вы улетите только завтра. Мне приходит в голову спасительная мысль. Я говорю: «Мы — артисты. Нам очень нужно в Торонто. Нас там ждут две тысячи человек». Я поднимаю руки, и на весь аэропорт раздаются молодые звенящие голоса: «God Bless America, land that I love». Нас пропустили без проверки: «Поезжайте! Пойте! Это поддерживает Америку». Сейчас все обострилось, но мы продолжаем строить мосты. Это миссия меня заводит.
— Как артистам приехать из России в Латинскую Америку и собрать зал?
— Нужно договориться с местным импресарио. Поскольку наш проект существует при поддержке правительства Москвы, у нас есть бюджет, чтобы ему заплатить. Импресарио по пригласительным билетам собрал для нас огромный зал в Рио-де-Жанейро. Это был невероятно успешный концерт. Девочки пели на португальском языке. У нас одна говорит на чистом испанском языке, другая — на португальском. И это возможность коммуницировать с аудиторией. Мы нашли переводчика, который выходил на сцену, когда мне нужно было что-то рассказать о России. Тридцать процентов аудитории разговаривали на русском и переводили соседям. Там нельзя говорить только на русском и английском. Аудитория изменилась. На наши концерты стали приходить коренные жители, — русские приводят своих друзей. Мы можем продавать билеты, но мы — правительственный проект. Чтобы работать за границей на коммерческих условиях, нужно идти другим путем и следовать им не меньше десяти лет. Но жизнь ведь не бесконечная. Я считаю, что сейчас мне полезнее работать в России. Моя тема — СНГ. Мне не нужно объяснять, что такое патриотизм. Я внук кузнеца из Могилевской области, сын фронтовика — участника прорыва Ленинградской блокады. Он закончил войну в Берлине. Оттуда пришел пешком в Москву. Работал в академии «Экспортлеса». Никогда не хотел никуда уезжать. Прожил 97 лет. Влюбил меня в Москву. Он увез маму из Белоруссии, когда ей было семнадцать. Он ее увез из Минской области, а в сентябре 1941 года немцы живьем закопали ее семью. Нам сейчас трудно себе это представить: семнадцатилетний ребенок узнает из письма, что вся ее семья погибла. Отношение евреев к победе над фашизмом — уникальное. В Израиле День Победы 9 мая — святой праздник.
— По каким принципам вы распоряжаетесь таким ресурсом, как время?
— И здесь мне не хватает прагматизма. Мне кажется, что я слишком много трачу времени неправильно: веду ненужные разговоры, смотрю телевизор, чтобы отвлечься. Но я — везунчик. Людям, которые несут такую ношу, трудно быть долгожителями. Мне повезло больше, чем Майклу Джексону и Владимиру Высоцкому. Я не ставлю себя с ними на один уровень, но мы решаем те же задачи. Когда у тебя есть дар, ты должен им максимально рационально распорядиться. Надо жить умом, а я живу душой и интуицией.
— Как вам помогает интуиция?
У нас в пандемию умер очень важный парень — баритон. В музыке есть такое понятие кантус фирмус, где главный голос это баритон, те, что ниже — поддержка, остальные — надстройка. Потом у нас ушел еще один баритон, — у него начались финансовые проблемы, и он решил сосредоточиться на бизнесе. Нового парня было мало в кантусе фирмусе, и я начал искать еще один баритон. Сделал звонок в хоровое училище, в котором сам когда-то учился. Его директор — мой друг. Знаю его с четырнадцати лет. И тот говорит, что у него есть парень, но стесняется позвонить мне в выходной день, потому что еще не знает, что когда он будет со мной работать, у него не будет выходных. Он — самородок со станции Марьина Горка. А та находится в семи километрах от Пуховичей, где жила моя мама. И я помню, как она мне рассказывала про Марьину Горку. Я подумал, что это знак. У него маленький ребенок. Он постоянно учит ноты. Я созвонился с его женой. Она – дирижер-хоровик по образованию. Говорю ей: «Ты — мотиватор. Вы хотите нормально существовать? Надо его подтянуть». Я делаю такие вещи автоматически. Когда он начал расти, я припомнил: он позвонил 26 декабря — в день столетия моей мамы. И тогда я понял: не надо быть прагматиком, надо больше доверять интуиции.
Мне хочется быть полезным, перечисляю в обратном порядке: для себя, для семьи, для коллектива, для своей страны. Все начинается с себя. У нас принято думать, что кто-то придет и за тебя все сделает. Никто не придет. Мать Тереза говорила: «Хочешь изменить жизнь к лучшему, приди и полюби свою семью». И вот я начинаю с себя. Жизнь — это встреча. У меня было много встреч, которые изменили мою жизнь. И я продолжаю надеяться, что такие встречи у меня еще будут.
