Марина Гайкович
Война стала фоном, солдатики – игрушкой.
Фото Сергея Родионова предоставлено пресс-службой театра
Как ни странно, «Норму» Беллини, как и другие его оперы, почти не встретишь в репертуаре российских театров. Хотя это та редкая белькантовая опера, которая дает не просто шедевральный музыкальный материал (каватина Нормы Casta Diva – одна из самых популярных оперных арий в мире), но нетипичные для этого стиля драматические коллизии, которые возглавят оперу второй половины XIX века. Уже не идет в «Новой опере» спектакль немецкого тандема Йосси Виллер и Серджио Морабито, но в прошлом году оперу поставили в Перми, а на днях премьера «Нормы» прошла в Москве, постановку спектакля осуществили режиссер Адольф Шапиро, сценограф Мария Трегубова и дирижер Кристиан Кнапп.
Редкое обращение к этой партитуре диктуется, очевидно, ее колоссальной сложностью, требующей недюжинного таланта и выдержки сопрано, меццо и тенора. И конечно, дирижера, ибо за роскошью мелодий требуется возвести фундамент трагедии, к которой стремится развязка. Как раз в этом отношении спектакль Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко был практически безупречен. Хибла Герзмава – царица сцены, чарующая необыкновенной красоты голосом, способным завораживать. Для Полины Шароваровой этот дебют станет, очевидно, пропуском в мир большой оперы: отличная выдержка, техника, владение голосом, чувство локтя в ансамблях – то, что дирижерами и режиссерами ценится особо. Владимир Дмитрук женскому дуэту составил достойную компанию; кроме несомненной вокальной удачи это и актерски отличная работа, где ощутима была и любовная пылкость, и боль бессилия перед силой судьбы.
Наконец, Кристиан Кнапп, правая рука Валерия Гергиева в Мариинском театре, «Нормой» завоевал сердца московских меломанов: темная лошадка, он в этот забег оставил с призовыми тех, кто на него поставил. Качество звучания, слаженность, дыхание, поддержка певцов, звуковой баланс, кантилена, любовный трепет, жар драмы – все это на его плечах. Недаром режиссер Адольф Шапиро поднимает яму дважды – на увертюре и на поклонах.
Что касается собственно постановочного решения, оно безлико: такое ощущение, что задачей постановщиков было создать условия для пения, и здесь они себя превзошли. Статичные мизансцены, диагонали, пение в зал – не придерешься. Другое дело, что ни одной нити из этой оперы вытянуто не было, хотя даже сюжет сулит колоссальное количество возможностей. Ответить на вопрос, о чем эта постановка, затруднительно, ибо конфликты маркируются, но не развиваются. Более того, не раскрыты образы самих героев, и прежде всего Нормы. Сцена, где Норма встает на пенек (!) и молится с огненной чашей, увы, не раскрывает ее функции в обществе, отношения к ней, как непонятна и сама община друидов. Есть воины в камуфляже, есть служители культа в серых пальто и шляпах – не вызывают они ни угрозы, ни страха даже в сцене судилища; Поллион в черном кожаном пальто и фуражке – условный оккупант – вот, собственно, и все.
Можно уловить некий (наивно изображенный) смысл в самом финале: Норма и Поллион, смазав трагедийный накал Беллини своим исчезновением в толпе друидов, в огненных всполохах возносятся к колосникам, после чего монохромная картинка наконец расцвечивается яркими красками. На смену луне приходит солнце, сухим стволам – трава и цветы и так далее. Очевидно, принеся себя в жертву, герои спасли мир.
Впрочем, в самой сценографии Марии Трегубовой есть эффектные моменты. Например, смена декораций между картинами в реальном времени – вот тут появляется театральное волшебство. Или сцена на пляже, где среди 3D-скульптур, изображающих летний отдых у моря, словно тени из мирной жизни, ведут разговор воины, жаждущие битвы. Или мальчики, играющие в солдатики: война стала их реальностью. Смятение и отчаяние Нормы, помышляющей убить своих детей, при абсолютной неподвижности деревьев за окном передает взлетевшая к потолку, словно в порыве ветра, штора. Увы, все это не поддерживается постановочными решениями. И досадные промахи в виде алтаря-пенька или появление оленя с косулей в видеоряде (в момент свидания Поллиона и Адальджизы) опрощают эту любопытную, с техническими новинками сценографию.
Кроме того, замечаешь набор штампов из прошлых оперных постановок Шапиро: черное и белое – из «Манон Леско», поднятие оркестровой ямы – из «Веселой вдовы», эффектное молчаливое появление гордой Нормы в платье с длинным шлейфом – из «Лючии ди Ламмермур».
В постановке много оперного «лубка»: Поллион в бешенстве взбирается на бревно и там допевает свою реплику. Почему не пинает, не бьет до крови ладонью, что было бы гораздо естественней? Почему дети, увидев папу, который (скорее всего) нечастый гость в их тайном укрытии, не бросаются к нему, а садятся на скамейку? Почему отец Нормы, здесь – инвалид войны, никак не реагирует на сообщение дочери о том, что она нарушила обет и принесет себя в жертву? А функция хора в этом спектакле – техническая: заполнение движением музыкальных пауз. Печально.
